Что касается лично вас, сударь, то вы всегда оставались на стороне правды и справедливости, и я прошу вас принять мои уверения в наилучших чувствах.
Ваш покорный слуга,
Патриотис Псефтис,
Автор книги дифирамбов о возрождении Греции, редактор газеты “Надежда”, член Афинского археологического общества, член-корреспондент Академии Ионических островов, акционер Национальной компании Спартиата Павлоса».
![]()
![]()
Глава X ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО АВТОРА
Афинянин, друг мой, самые правдивые истории — это не те, что происходят на самом деле.
FIN
![]()
Человек со сломанным ухом
![]()
![]()
![]()
Госпоже графине де Нажак1
Эту книгу создал я под вашим крылом
На террасе, где пахло цветами.
Я трудился, и был каждый день торжеством
Нашей дружбы в прекрасной Бретани.
\
Книга вышла. О, счастье, в Бретани я вновь!
Дышат вами страницы романа.
Память дыбится, птицей уносится прочь.
Что ж читать-перечитывать заново?
\
Океана безмерность и солнца чепец,
Чаек стон и поющий прибой.
Кто вернет мне те дни, смех, блины, наконец,
Вальса ритм и сердечный покой?
Э.А.
Париж, 3 ноября 1861 г.
![]()
1 Элизабет Маэро, графиня де Нажак (1834—1908) — жена популярного драматурга Эмиля де Нажака (1828—1889), с которым Эдмон Абу написал несколько пьес, хозяйка бретонского поместья Бурдоннель близ Кемпера.
![]()
Глава I, В КОТОРОЙ РОДИТЕЛИ ПРАЗДНУЮТ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРАКТИЧНОГО СЫНА
Восемнадцатого мая 1859 года господин Рено, бывший преподаватель физики и химии, а ныне домовладелец и член муниципального совета Фонтенбло, чудного городка, стоящего чуть южнее Парижа, лично отнес на почту письмо следующего содержания:
«Господину Леону Рено, горному инженеру, до востребования, Берлин, Пруссия. Мое дорогое дитя!
Новости от тебя, дошедшие до нас из Санкт-Петербурга, доставили нам безмерную радость. Твоя бедная мать приболела в самом начале зимы, но я не хотел тебе об этом сообщать, поскольку ты находился
слишком далеко от нас. От постоянной тревоги за тебя мое здоровье тоже стало пошаливать. А помимо нас есть еще одна персона (сам догадайся, как ее зовут), которая сильно тоскует по тебе. Но ты не должен беспокоиться, дорогой наш Леон. Мы буквально воспряли, когда более или менее определилась дата твоего возвращения. Наконец мы поверили, что уральские шахты не поглотили любимого сына, дороже которого для нас нет никого на этом свете. Бог не мог допустить, чтобы с тобой что-то случилось! Ты быстро заработал солидное состояние, сохранив при этом жизнь и здоровье, и я надеюсь, что ты действительно прекрасно выглядишь, если верить тому, что ты нам писал. Мы не можем умереть, пока не обнимем тебя, сынок! Если ты еще не закончил все свои дела, то тем хуже и для тебя, и для твоих дел, потому что мы втроем поклялись, что никогда больше не отпустим тебя в эти края. Ты легко подчинишься нашей воле, ведь с нами ты будешь совершенно счастлив. Так, по крайней мере, полагает Клементина... совсем забыл, что обещал не упоминать ее имени. Наш милый сосед метр Бониве сумел поместить твои капиталы на прекрасных условиях, но помимо этого он подготовил еще один, я бы сказал, трогательный документ, который ждет лишь твоей подписи. Наш замечательный мэр заказал к твоему приезду новый трехцветный шарф, который вскоре должны доставить из Парижа. Он полагает, что ты это воспримешь, как подарок к Новому году. Твоя квартира в нашем доме вскоре станет вашей квартирой, и ее состояние вполне соответствует твоему нынешнему положению. Ты будешь жить... впрочем, за эти три года наш дом так сильно изменился, что мое описание ничего тебе не скажет. Всеми работами по переустройству дома руководил господин Одре, архитектор из императорского дворца1. Он настоял на том, чтобы устроить для меня лабораторию, достойную Тенара или Депре33. Я бурно протестовал и уверял, что уже ни на что не гожусь, потому что мой известный труд «О сжатии газов» так и застрял на четвертой главе. Но твоя мать сговорилась с этим коварным другом дома, и они построили для меня настоящий храм науки или, как выразилась твоя старая служанка Готон, «истинный приют колдуна». Чего в нем только нет! Имеется даже паровая машина мощностью четыре лошадиные силы. Но на что она мне? Остается лишь надеяться, что эти затраты будут не напрасны. Зато ты, имея такую лабораторию, точно не будешь почивать на лаврах. Ах, если бы я, будучи в твоем возрасте, располагал твоим нынешним состоянием! Я посвятил бы жизнь чистой науке, вместо того чтобы тратить лучшие годы на обучение никчемных молодых людей, посещавших мой класс лишь для того, чтобы втихомолку читать Поля де Кока!34 А какие у меня были амбиции! Я мечтал, чтобы с моим именем было связано открытие какого-нибудь фундаментального закона или хотя бы создание полезных научных приборов. Но теперь все это в прошлом. Глаза мои ослабли, и даже мозг отказывается работать. Пришла твоя очередь, мой малъ-чик! Тебе только двадцать шесть лет, ты заработал состояние в уральских шахтах и теперь можешь жить в свое удовольствие. Самому тебе не так много нужно, и ты должен поработать на благо всего человечества. Это самое сокровенное желание и самая страстная надежда твоего старого отца, который любит тебя и ждет с распростертыми объятиями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ж. Рено.
P.S. По моим расчетам, это письмо доставят в Берлин за пару дней до твоего приезда. Ты, наверное, уже узнал из газет, что седьмого числа этого месяца умер великий Гумбольдт. Это огромная потеря для науки и всего человечества. Я имел честь написать этому великому человеку несколько писем, а он соизволил прислать мне одно письмо, которое я бережно храню. Если тебе представится случай приобрести что-либо связанное с этим великим ученым, какие-нибудь рукописи или предметы из его коллекций, то этим ты доставишь мне огромное удовольствие».
Спустя месяц после того, как было отправлено это письмо, долгожданный сын возвратился в отчий дом. Господин и госпожа Рено встретили его на вокзале и нашли, что он очень повзрослел, располнел и во всех смыслах похорошел. Глядя на Леона Рено, нельзя было сказать, что он очень красив, но лицо его было добрым и симпатичным. Это был мужчина среднего роста, светловолосый, пухлый и ухоженный. Его большие голубые глаза, мягкий голос и шелковая борода выдавали натуру скорее мягкую, чем сильную. Белая округлая шея Леона выглядела женственно и сильно контрастировала с порыжевшим от загара лицом. Зубы у него были красивые, очень мелкие, слегка загнутые внутрь и совсем не острые. А когда он снял перчатки, то обнажились небольшие руки с короткими пальцами, довольно крепкие, довольно мягкие, ни теплые, ни холодные, ни сухие, ни влажные, но именно такие руки, какие приятно трогать и за которыми приятно ухаживать.
Но, как бы ни выглядел наш Леон, его родители не променяли бы любимого сына даже на Аполлона Бельведерского. Не успел он выйти из поезда, как его задушили в объятиях и забросали сотнями вопросов, на которые он не успевал отвечать. Вместе с родителями на вокзал примчались старые друзья семьи, среди которых был один врач, один архитектор и один нотариус. Каждый из них расцеловал Леона, справился о его самочувствии и поинтересовался, хорошо ли он доехал. Инженер терпеливо и даже радостно прослушал эти банальные песнопения, слова которых не имели особого значения, но зато музыка проникала в самую душу, потому что шла от самого сердца.
