— Уж не начался ли опять у барышни бред? Она собирается ехать на бал! — шепнула камеристка Шарлотте.
— Правда, что вы собираетесь на бал, Тамара Николаевна? Это просто чудо какое-то! — заметила верная экономка, с любопытством рассматривая белое шелковое платье, букеты цветов и длинные перчатки, вынутые Фанни из картонок.
Тамара взглянула на озабоченные лица обеих женщин и весело рассмеялась.
— Да, моя добрая Шарлотта, я еду на бал и весела, потому что ко мне пришло большое счастье! — Она положила обе руки на плечи пожилой женщины. — Возвращаются хорошие времена! Снова ты будешь вести хозяйство очень богатого дома, а Фанни будет камеристкой светской дамы. Письмо, полученное мною сегодня утром из Стокгольма, принесло мне известие о наследстве: Олаф Кадерстедт завещал мне все свое состояние!
Пораженная Фанни молчала, но Шарлотта громко вскрикнула, всплеснула руками и упала в кресло.
— Господин Олаф!.. Самый богатый арматор Гетеборга… жених Свангильды! — растерянно бормотала она. — И он завещал вам все: дом в Стокгольме, и Фалькенас, и все остальное?
— Все, все! Дом, Фалькенас, замок на берегу моря и более миллиона денег, — ответила весело Тамара.
С радостным криком бросилась Фанни к своей госпоже и покрыла ее руки поцелуями. Затем, схватив Шарлотту, она стала кружиться с ней по комнате.
— Сумасшедшая!.. Оставь меня!.. Как можешь ты делать такие глупости в присутствии барышни! — кричала, задыхаясь, экономка. — Убирайся!.. Тамаре Николаевне пора одеваться!
Со странным спокойствием села Тамара в карету рядом с адмиралом. Дорогою ей вспомнился ее первый бал по возвращении из Швеции. Как она была тогда счастлива, доверчива! Угарин, идеал ее детских грез, сидел против нее в карете! Жизнь, будущее казались беспрерывным праздником! С того времени прошло всего два с половиной года, а какая пропасть отделяла ее от этого прошлого. Идеал безвозвратно погиб, доверчивость исчезла, и жизнь явилась к ней во всей ее наготе! Веселая, увлекающаяся Тамара превратилась в холодную, энергичную женщину, готовящуюся с насмешливым самодовольством расставить западню людской низости. Она знала, что на этом балу будет нанесена не одна рана ее самолюбию, но на этот раз чувствовала себя неуязвимой под двойной охраной гордости и золота — золота, этого магического металла, который через несколько часов превратит оскорбляющих в самых пылких обожателей, а равнодушных в самых преданных друзей.
Залы были полны, когда Тамара входила под руку с адмиралом. Танцевали мало по причине тесноты. Адмирал с племянницей проходили по залам, раскланиваясь со своими многочисленными знакомыми, но Тамара с тайной насмешкой замечала, как молодые люди, бывшие у баронессы, поспешно кланялись, дипломатично спеша пройти мимо, или просто смешивались с толпой, делая вид, что не замечают их.
Очевидно, они боялись, что обязаны будут пригласить Тамару и даром потерять свое время, когда столько более полезных дам требовали их внимания. Никто даже не подумал справиться о ее здоровье. Ясно, что она чувствовала себя хорошо, если приехала на бал! Не раз адмирал с неудовольствием сдвигал брови, но каждый раз взгляд, брошенный на лицо племянницы, с которого не сходила загадочная улыбка, разгонял его гнев. Уже больше часа они прогуливались по залам, когда адмирал заметил одного своего знакомого, с которым ему нужно было поговорить.
— Подожди меня минут пять здесь! Мне нужно сказать несколько слов генералу Винтеру, — сказал он, оставляя руку крестницы.
Тамара хотела подойти к группе тропических растений, чтобы не мешать движению толпы, как вдруг ее кто-то так сильно толкнул, что она едва не потеряла равновесия. Страшно покраснев, она обернулась и смерила пылающим взглядом кавалера, так беззастенчиво прокладывающего себе дорогу.
Это был Пфауенберг, шедший под руку с дамой зрелых лет, увешанной бриллиантами. Эта дама, по-видимому, совершенно поглотила все его внимание. Мы говорим по-видимому, так как Тамара уловила насмешливый взгляд и злую улыбку, ясно доказывавшую, что неловкость эта была умышленная.
— Дядя, я хотела бы уехать домой! Я достаточно позабавилась на сегодня, — заметила с улыбкой молодая девушка, когда адмирал вернулся к ней.
— Я тоже думаю, что тебе лучше уехать. Этот шум и жара могут вредно отозваться на твоем здоровье, — ответил Сергей Иванович, направляясь с племянницей к выходу.
Усадив Тамару в карету, адмирал вернулся назад и прошел в буфет. Он горел желанием поделиться с кем-нибудь новостью о наследстве. В буфете он заметил Пфауенберга, наполнявшего тарелку фруктами, вероятно, для какой-нибудь дамы. Пфауенберг в свою очередь узнал адмирала и, видя, что тот один, быстро подошел к нему. Обменявшись несколькими незначительными фразами, Сергей Иванович заметил:
— Как жаль, что мы не встретились с вами раньше! Я был с Тамарой, и вы могли бы немедленно же поздравить ее.
— С ее выздоровлением?
— С этим и еще кое с чем! Она только что получила громадное наследство. Один родственник ее покойной матери завещал ей все свое состояние, что составляет сумму более двух миллионов.
Пфауенберг был страшно поражен. Тарелка задрожала в его руке, а широко раскрытые глаза комически выражали смесь удивления, досады и скрытого гнева. Сильным напряжением воли вернув себе свое самообладание, он вскричал:
— Возможно ли? Как я рад за эту очаровательную и умную девушку. Завтра же я буду у нее, чтобы поздравить и выразить мои чувства.
— Как вы спешите, Пфауенберг! — сказал адмирал, смеясь.
— Как! Разве не старым друзьям принадлежит право первым принести свои поздравления? Кроме того, я горю нетерпением лично узнать о здоровье Тамары Николаевны, хотя баронесса Рабен и говорила мне, что она совершенно поправилась.
— Разумеется, поправилась, если она сама была на балу!
— Какое несчастье, что мне не удалось повидать ее! Но извините, ваше превосходительство, меня ждет госпожа Л…
На следующее утро Тамара отправилась к баронессе, чтобы сообщить ей о своем счастье. Она застала госпожу Рабен, когда та готовилась накинуть на голову шерстяную косынку.
— Вы уезжаете, Вера Петровна? Я, может быть, помешала вам?
— Вовсе нет. Я схожу на четверть часа к Лилиенштерну, который уже несколько дней не совсем здоров. Подождите меня немного, дитя мое!
— Если вы не сочтете этого неприличным, то возьмите меня с собой, Вера Петровна! Барон был так внимателен ко мне во время моей болезни!
— Пойдем! В этом не может быть ничего дурного, — сказала баронесса, которую забавляли внезапный румянец и видимое колебание молодой девушки. Затем она прибавила: