Читать интересную книгу Могильщик кукол - Петра Хаммесфар

Якоб решил вернуться домой и продолжал размышлять над собственными запутанными чувствами. О панике, охватившей его, когда он подумал об окаменевшем лице Труды, и о том, как он представил себе встречу на ночной проселочной дороге. Вспомнил то тихое чувство умиротворения, неизменно охватывавшее его, когда они с Беном неторопливо прогуливались по полям. Кругом ни души, и земля под ногами. Земля, кормившая и одевавшая их долгие годы. Над головой несколько облаков или солнечный свет, и перед глазами широкая спина Бена.

Тихий нетребовательный парень, в крайнем случае довольствующийся куском хлеба. Всякий раз, когда он бежал впереди Якоба по полям, он от всего сердца делился имеющимся у него в избытке чувством тихой радости. На природе, когда не перед кем было отчитываться, это чувство передавалось Якобу. Теперь оно не наступало, вероятно, потому, что рядом шла Труда.

— Мы должны были остаться в деревне, — сказал Якоб с внезапно охватившим его чувством беспомощности. — Тогда я выстроил бы высокую стену вокруг сада и огорода, а на ворота двора повесил бы замок с секретом. Он больше не вышел бы наружу, и нам не пришлось бы теперь ломать нам всем этим голову.

Новые дворы

Весной 1984 года они впервые официально пришли к Якобу. Муниципалитет Лоберга в лице Эриха Йенсена стал обещать ему золотые горы, спокойствие и свободу и одновременно взывал к его разуму, благоразумию и любви к родине.

За полгода до этого капитулировал Отто Петцхольд, продав свой земельный участок на Бахштрассе архитектору из Лоберга, а пятьдесят моргенов пашни — Рихарду Крессманну. С выручки Отто приобрел себе маленький домик в Форайфеле.[4] Для него все было просто. Он должен был заботиться только о себе и больной жене. Детей у Отто не было.

А у Якоба их было четверо. И ни одного, на чью помощь он мог бы рассчитывать. Анита училась в Кельне, и у нее не было времени даже навестить родителей. Она только время от времени звонила, жалуясь, что не хватает денег. Книги стоили очень дорого.

Если Якоб пытался протестовать против ее завышенных требований, указывая на потребности других членов семьи, Анита говорила о нужде, об отсутствии родительской любви и тому подобных вещах. Особенно надеяться на ее помощь не приходилось.

Бэрбель старалась окончить со второй попытки школу, найти место работы учеником, по возможности в офисе, где нет грязи, навозных куч и идиотов. А в свободное время сидела на кухне Иллы фон Бург, якобы для того, чтобы сообщать той, как мило она обходится в последнее время с братом. А на самом деле старалась убедить Иллу в своей безобидности, доброте и внушить, что ни одна мать не пожелала бы своему старшему сыну лучшей жены.

Иногда Бэрбель садилась в автобус и ехала в Лоберг, бежала к итальянскому кафе-мороженому или просто кружила по городу в поиске потерянной любви. Уве фон Бург тоже чаще был в Лоберге, чем дома. И каждому встречному, хотел он того или нет, Бэрбель рассказывала, что в будущем будет с удовольствием работать на крестьянском дворе. Что нет ничего более прекрасного, чем быть самой себе хозяйкой. Только никаких коров и свиней. Птицеводство плюс немного управления хозяйством, говорила она, вот это ей понравилось бы.

Что касается Бена, то можно было радоваться, когда он прятался в убежище на ветвях дерева, так как там он никого не беспокоил. А малышке Якоба, любимице, ребенку, которого он делил с другом Паулем, но надеялся забрать к себе насовсем, как только она станет чуть постарше, было только два с половиной года, когда члены муниципалитета пришли к нему с официальным предложением.

За два месяца до их визита умерла Герта Франкен. Только через несколько дней Труда спохватилась, что давно не видела старую соседку у окна каморки, и задумалась, когда же видела ее в последний раз. Труда отправилась к Герте. Уже по запаху в прихожей она догадалась, что обнаружит в спальне.

После переезда Хильды Петцхольд в Форайфель никто больше не приносил тарелки с едой в лачугу Герты. Илла фон Бург уже несколько месяцев как перестала наносить визиты Герте Франкен. Так как просто больше не могла выносить злобу старой женщины.

Несколько лет она привозила ей продукты и горячую пищу, убирала грязь и в благодарность выслушивала ругань в свой адрес. Илла не хотела помимо еды приносить в лачугу деревенские сплетни или слушать, что ее свекор только тогда начал протестовать против нацистов, когда тысячелетний рейх забрал жизнь его младшей дочери. До тех пор старый фон Бург, точно так же как другие, воодушевленно орал «хайль Гитлер!». За год до смерти с Гертой Франкен стало трудно ладить. Хильда Петцхольд тоже часто замечала, что Герта ведет себя как ядовитая колючка.

Труда не подумала о том, что нужно позаботиться о старухе. Она положилась на сердобольных сестер-монашек, которые, кроме всего прочего, развозили еще и еду. Но очевидно, не к Герте Франкен, хотя Эрих Йенсен сказал, что собирается организовать старухе доставку еды. Наверное, между всеми заседаниями в муниципалитете, съездами партии и работой в аптеке Эрих забыл о своем обещании. В деревне шептались, что Герта Франкен умерла с голоду. Врач диагностировал причиной смерти старческую дряхлость и посчитал излишним упоминать в свидетельстве о смерти рану на голове покойницы. Сотруднику похоронного бюро тоже не пришла в голову мысль придать особое значение ране. Ни один человек не пролил ни слезинки. Родных у умершей не было. Полдеревни вздохнуло с облегчением, похоронив местную злыдню.

Другая половина — в районе новостроек на Лерхенвек — была занята своими собственными проблемами и интересовалась только непосредственным соседством, с которым тоже не все было в порядке. В многоквартирном доме, сдаваемом Тони фон Бургом, все еще проживала семья Мон с дочерью Урсулой, предоставлявшей в достаточной мере тем для разговоров.

Труда тоже о ней слышала. Урсула Мон была несколько старше Бена и для своего возраста слишком развитой. Люди рассказывали, что у нее начисто отсутствовало чувство стыда. Так, например, она могла посреди улицы стянуть с себя пуловер, желая обратить внимание прохожих на свои уже наливающиеся груди. Она беспокоила мужчин на лестнице, когда они возвращались после работы, и женщин в комнате для сушки, когда те развешивали на веревках свое нижнее белье. Там, на Лерхенвек, обходились и без Герты Франкен, ругавшей священника в кирхе и пытавшейся предостеречь от Бена весь мир.

Муниципалитет позаботился о похоронах Герты, занес на счет города за выплачиваемую годами социальную помощь земельный участок, включая источенную жучками хижину и одичавший сад. Всего через два дня после похорон старой женщины к ее дому подъехал экскаватор. Уже вечером только груда мусора лежала на том месте, с которого так прекрасно просматривался одичавший сад, проселочная дорога, грядки Труды и яблоневый сад. А на следующий день исчезла и груда мусора, которым — без разрешения Якоба — заполнили последнюю песчаную шахту. Так одним выстрелом убили двух зайцев.

Они действительно дьявольски торопились. В течение долгих лет дом Герты Франкен был им словно бельмо на глазу. Теперь земельный участок разделили пополам. Каждая половина объявлялась участком под застройку, и от продажи ожидали сказочный куш для городской казны. Лежащая у Бахштрассе часть была сразу продана одному члену муниципалитета, который оказался несколько быстрее Хайнца Люкки и к тому же, вероятно, богаче. Новый владелец соорудил себе в саду маленькую виллу с плавательным бассейном, а высокой, в рост человека, стеной отгородился от расположенного с тыльной стороны участка девственного леса и любопытных взглядов.

Для второй части участка, с подъездом с проселочной дорога, в середине которой стояла старая груша и резервуар с водой, не нашлось ни одного заинтересованного покупателя. Возможно, многих отпугивала заросшая местность. Если бы муниципалитет сровнял с землей и эту часть, вероятно, дело быстрее дошло бы до продажи. Однако никто об этом не подумал. Земельный участок был всего лишь освоен, что значило — подсоединен к канализации и водопроводу. Для того чтобы желающий здесь строиться мог сразу начать работы, по участку проложили трубы, снабдили их вентилями и забыли про это.

У муниципалитета хватало других забот. Якоб Шлёссер! Он оставался последним. Рихард Крессманн с семьей давным-давно жил посредине своих полей. Бруно Клой последовал примеру Рихарда. В полях под открытым небом не было больше никаких соседей, с подозрением наблюдающих, когда Бруно вечером покинул дом и когда ночью вернулся обратно.

Пауль Лесслер тоже решился на переселение, после того как ему было гарантировано принятие издержек на освоение участка. Земельным участком Пауля на Бахштрассе заинтересовался один богатый художник, пожелавший перестроить сарай под мастерскую. Пауль здорово выгадал на этом деле. А Тони фон Бург со своими индюками и ультрасовременными инкубаторами на окраине города никому и не мешал.