совершенно другим снаружи. О том, что я живу в темнице плоти и страстно хочу от неё освободиться, что смерть может стать для меня выходом, как это случилось с моими мамой и бабушкой. Жизнь в ловушке – как тела, так и разума. Не думаю, что одно сильно отличается от другого. Нет, я определённо не хочу сказать, что трансгендерность Абалин можно сравнить с безумием, от которого страдали мы с Розмари и Кэролайн. Куда бы я ни кинула взгляд, повсюду ловушки, и на память мне приходят истории о койотах, отгрызающих себе лапы, чтобы выбраться из капкана. Койоты и рыси, еноты и волки. И волки. Волки. Стальные челюсти сжимаются безжалостно, неумолимо, боль терзает вас, пока вы наконец не сделаете то, что необходимо сделать, если хотите выжить. Либо вам придётся покинуть этот бренный мир. Вот почему даже сейчас я не могу ненавидеть Еву Кэннинг. Как и любого другого призрака.
– Когда-нибудь люди перестанут считать это чем-то странным, – пожала плечами Абалин. – По крайней мере, мне хотелось бы на это надеяться. Мне нравится представлять, что когда-нибудь все поймут – да, некоторые люди вот такие, какие есть. Любят тех кого хотят. Чёрные. Белые. С голубыми глазами. С карими глазами. Чёрт возьми, да какие угодно!
– Чокнутые и нормальные люди, – добавила я.
– Конечно, и это тоже, – она снова улыбнулась. На этот раз менее сдержанно, чем в первый раз, но я была рада этой улыбке. Она позволила мне почувствовать себя менее неловко.
– Возьми ещё «Трикс», – предложила она, протягивая мне коробку. – Ты знаешь, самое то для детишек.
– Глупый кролик, – хмыкнула я и села, зачерпывая горсть лимонно-жёлтых хлопьев.
Абалин снова заговорила, а я просто жевала хлопья и слушала. Она ненавидела свой голос, но иногда мне его так не хватает, что не хочется слышать никого другого.
– Когда я была ребёнком, мне снился один сон. Ещё до того, как я поняла, что происходит. Я, должно быть, сто раз его просмотрела, прежде чем получила послание. Я расскажу тебе, если ты действительно хочешь услышать.
Я кивнула, потому что не люблю говорить с набитым ртом.
– Хорошо, по крайней мере, это не менее личная история, как и твой рассказ, и даже не пытайся говорить, что это не так.
Проглотив хлопья, я пообещала ей, что не буду.
– Хорошо, в детстве, ещё до осознания того, что я на самом деле не мальчик, меня одолевал один сон. Я бы не сказала, что это был кошмар. Да, он был довольно жуткий, но кошмаром я его никогда не считала. – Абалин потянулась за пачкой сигарет и вынула одну, но так и не зажгла. Она никогда не курила в квартире. – Ты знаешь историю Филлиды и Демофонта?
Да, знала, поскольку мне всегда нравились греческие и римские мифы, но я солгала, сказав, что нет. Я догадалась, что это может как-то испортить её рассказ, если она узнает, что я уже знакома с Филлидой и Демофонтом.
– Демофонт был афинским царём и женился на Филлиде, дочери царя Фракии. Сразу после свадьбы ему пришлось отправиться на Троянскую войну. Она ждала и ждала, когда он снова вернётся домой. Она постоянно стояла на берегу моря, ожидая своего мужа, но прошли годы, а он так и не вернулся. В конце концов она повесилась, решив, что он погиб в бою. Но богиня Афина сжалилась над ней и вернула к жизни в виде миндального дерева. Но оказалось, что Демофонт выжил, и когда вернулся домой, он обнял миндальное дерево, и оно зацвело.
– Мне эта история известна в несколько ином варианте, – сказала я, и она остановилась, недовольно посмотрев на меня.
– Имп, ты только что сказала, что не знаешь её.
Я разозлилась на себя за то, что оговорилась и случайно выпалила правду, но соврала, мол, раньше знала, просто забыла.
– Ты её рассказала, вот я и вспомнила.
– Ну ладно, в любом случае, я думаю, мы все изучали эту историю в школе. В «Мифологии» Булфинча[61] или в какой-нибудь другой книжке. Может, след ведёт именно туда.
– Они тебе снились? – не удержавшись, вновь перебила её я.
– Нет, не они. И, возможно, мой рассказ о снах нужно было начать вообще не с этого. Просто это первое, что пришло мне в голову. В общем, мне приснилось, что я дерево. Сначала я шла по очень узким городским улочкам, где здания стояли так близко друг к другу, что я едва могла видеть небо, когда поднимала глаза вверх. Трудно было даже определить, ночь сейчас или день. Думаю, что в большинстве случаев всё происходило днём. Это был уродливый город, повсюду валялся мусор и кишели крысы. Воздух был таким грязным, что у меня щипало в носу. Тротуары были забиты сотнями людей, которые все двигались в одну сторону, а я пыталась идти в другую. Я боялась, что упаду и они меня просто затопчут. Мне было понятно, что они не остановятся и не помогут мне подняться, даже не попытаются меня обойти или перешагнуть. Они меня просто растопчут. В конечном итоге мне удалось вырваться из толпы и спрятаться в переулке, ещё более узком, чем улица.
– Но ты ведь сказала, что ощущала себя деревом, верно?
– Об этом позже. На тротуаре и в переулке я оставалась в своём привычном обличье.
– Ты была там мальчиком?
Она нахмурилась, но подтвердила, что во сне выглядела как мальчик.
– Я с трудом пыталась отдышаться, вырвавшись из тисков толпы. Люди оттуда продолжали сверлить меня взглядами с такой ненавистью, словно сам мой вид приводил их в ярость. Пройдя дальше по переулку, я увидела, что это тупик. Он заканчивался простой кирпичной стеной, где стояло несколько мусорных баков, и я остановилась там, решив, что остаток своей жизни проведу в этом переулке, потому что, чёрт возьми, я не собиралась возвращаться обратно к ненавистной мне толпе. Но тут я заметила пожарную лестницу. Кто-то оставил нижнюю секцию лестницы болтаться, касаясь земли, поэтому я подошла к ней и начала подниматься, желая только одного – снова увидеть небо. Мне пришлось лезть очень долго, настолько высоким оказалось это здание. Когда я поднималась мимо окон, изнутри на меня смотрели люди. Все окна были забраны железными решётками. Защита от взломщиков, наверное. Но из-за этого люди в квартирах выглядели будто узники в тюрьме. У них были белые глаза, и я чувствовала, что они мне завидуют, хотя и не понимала, почему. Некоторые из них прижимали к стеклу ладони. Я изо всех сил старалась не