Читать интересную книгу Путешествия по ту сторону - Жан-Мари-Гюстав Леклезио

Часами вместе с Найей Найей мы машем крыльями, летаем над землей, каждый сам по себе, и у каждого из нас в горле комок, а уши шевелятся. Пустоты больше нет. Жизнь вибрирует, звучит. Цвета поблекли, и, по сути дела, ничего не видно, но крики, щелканье, гуденье без конца разрывают ночное пространство, когда все спит, свернувшись калачиком, и ночь, словно разрываемая трассирующими пулями, исчезает. От сумерек до рассвета мы взываем:

«Тликс-тликс!»

«Льуип!»

«Стриик-алик!» «Глюк!»

«Плит плит плит»

«Мио!»

«Тзик!»

«Тзик!»

«Тзик!»

и земля отвечает нам, отвечают деревья, неподвижные суровые скалы, стены, ограды, окна, решетки, листва, покрытые травой равнины, реки; отвечают даже насекомые, они кричат обезумевшими голосами, пытаясь удрать. Мы — крошечные самолеты, летящие во тьме, нам ведомы все тайны ночи. Потом, когда на востоке снова занимается свет, вырисовывая на небе большое ослепительно яркое пятно, Найя Найя кричит уже по-другому, прислушивается к звукам, притекающим с разных точек небес, и стремится отыскать вход в пещеру. Мы все вместе устремляемся к темной теплой дыре, из которой идет резкий запах, сталкиваемся друг с другом, царапаемся, истошно свистим. Найя Найя подскакивает к потолку и хватается за него когтями лап, после чего, завернувшись в кожу крыльев, издает еще несколько жалобных криков и стонов. Свисающая вниз голова тяжелеет, дневной [251] свет давит на глаза. Хмельная ночь подошла к концу. Так и бывает, когда покидаешь мир людей, кошек, машин, грузно катящих по твердому покрытию дорог, когда становишься легким, стремительным и свободным и быстро исчезаешь в звучащей ночи, — ах, как вас любят и как вы счастливы, когда становитесь мышью, летучей мышью.

[252]

В середине Рая был блистающий источник, из которого текли четыре реки, орошавшие весь мир. Над источником высилось большое дерево с множеством веточек и ветвей, но вид у дерева был старый, потому что у него не было ни коры, ни листьев.

[253]

Найи Найи больше не видно, она пропала. Но мы чувствуем, что она недалеко. Может, она в деревьях или в домах или распласталась на дороге, и по ней проезжают черные машины. Может, НН стала крохотной, и нужен микроскоп, чтобы разглядеть ее среди бактерий и простейших одноклеточных организмов. А может, НН невидимкой движется в воздушных потоках, и различить можно только следы ее движения, когда она пригибает траву, шелестит листьями и сшибает с крыш черепицу. Порой поднимешь голову, посмотришь на солнце и видишь ее улыбку, сияющую, как золото. Или видишь диковинное облако, напоминающее рыбу- пилу. Видишь, как поднимаются в воздух и берут курс на Дамаск, на Мадрид огромные самолеты. Сверкают иллюминаторы — может, это Найя Найя сигналит с помощью зеркала.

И все же мы не одиноки. Куда бы мы ни шли, мы чувствуем, что НН рядом и смотрит на нас. Возникает странное ощущение из-за того, что взгляд, исходящий одновременно отовсюду, останавливается на вас и вызывает у вас дрожь, но проходит немного времени, и он уже наполняет вас нежным теплом. Ты проходишь мимо высотных зданий, и вдруг из какого-нибудь триста двенадцатого окна медленно, словно увядший листок, опускается к тебе луч взгляда. Кругом столько вещей, в которых надо побывать. Мы останавливаемся перед платаном, входим в него и в слоях теплого дерева обнаруживаем следы НН. Мы шагаем след в след по тротуару и всякий раз, наступая на то место, куда ступала она, ощущаем электрическую вибрацию, которая поднимается по ногам. Найя Найя обитает везде. Она скрыта во всем, что ты [254] видишь; всюду, во всех краях вздымаются ее сторожевые вышки.

Она молчит, не говорит больше ни слова. Теперь наш черед рассказывать истории, но не для того, чтобы убить время или прервать тишину, а чтобы перейти по ту сторону всего сущего. Мы словно грезили с открытыми глазами. Была тут история о рыбе-пиле, которая плыла через моря прямо, как торпеда, история о театре, разместившемся в спичечном коробке, о машине, которая делала золото, улавливая молнию через длинную антенну, история о птице-пересмешнике, которая всегда отвечала невпопад, например, когда ее спрашивали, который час, она говорила день недели, когда спрашивали, как ее зовут, сообщала прогноз погоды, и никогда нельзя было предугадать, что она еще выдаст. Среди историй есть одна о колесе, катящемся по линии горизонта, и другая — о соляном мосте через Берингов пролив. Эти истории посеяла в нас НН, и теперь нам нет нужды их придумывать, они появляются на божий свет сами. В поисках следов НН мы все время заглядываем в темные углы, канавы, водосточные желобы. Но НН и впрямь исчезла. Она в бамбуковых лесах на берегу реки, она на вершине лысой горы, она путешествует, держась за спину собаки или в гондоле дирижабля, летящего над Африкой.

Нам хотелось бы ее найти, и поэтому мы почти всюду оставляем свои послания — или на листках бумаги, которые рвем на мелкие кусочки и пускаем по ветру, или в зеленых бутылках, которые бросаем в Средиземное море, так что они, переваливаясь с боку на бок, плывут до Крита.

Уотасения, Найя Найя, Пашакамак, вернись, вернись, вернись! Мы пишем это ножом на столиках кафе, на стенках телефонных кабинок или мелом в клетке, обозначающей рай в игре в классики. Иногда мы грустим и тогда ничего не пишем. Мы просто идем, садимся на песок, смотрим на волны, прибывающие с другого конца моря, и отсылаем их обратно — море при этом словно пробирает дрожь, — к острию, к самому жалу.

Мы все время проходим через множество стен, множество имен. Иногда нам бывает весело, потому что стоит хорошая погода и по реке плывут трамвайчики. Тогда мы идем куда глаза глядят, садимся в лифты, перескакиваем через заграждения, распеваем вперемешку "Moonshine" «Битлз», "Raspa", "The hole in the wall" Хило Брауна. Как будто у [255] нас в животах патефоны, и стоит нам открыть рот, как звучит музыка.

Мы видим НН всюду. В. синем ночном небе сияет луна. С ветвей старых деревьев свисают лианы. На горизонте — горы, отлогие синие горы, похожие на спящую женщину. НН везде, и она говорит с нами, но говорит на свой лад» не словами, а жестами, она указывает на вещи, раздвигает черные тучи, выставляя на всеобщее обозрение полоски белого неба, или забрызгивает ветровые стекла машин просто так, без причины. Никто никогда не знает, что она вытворит через минуту. НН не любит леденящих пустых мыслей, и она без конца творит разные чудеса в воздухе, рисует на земле знаки, чертит на воде загадки. Где бы она ни находилась по ту сторону, она следит за нами, но сама не показывается. Может, она исчезла не навсегда. Джин Шипучка говорит, что видела, как НН покупала на старом рынке апельсины. Сур- сум Корда говорит, что видел ее портрет, приписанный Францу Пурбю Младшему. Аллигатор Барксзаявляет, что видел ее в приключенческом фильме в костюме одалиски. Однажды утром кто-то позвонил Луизе и сообщил, что к нему на подоконник села странная птица и уставилась на него. С тех пор мы почтительно здороваемся со всеми собаками и старыми бездомными котами. Когда мы едим яблоко, мы обращаем к нему нежные слова, а срывая цветок, говорим, что это только из-за его душистого запаха. Ямаха выцарапал на стеблях кактуса, рядом с чем-то вроде "Kilroy was here", имя «Найя Найя» и число 10.12.73. Мы обитаем, и мы никогда больше не будем одиноки. Все мерцает, сверкает, гудит, и это для тебя. Ты без конца проходишь через маленькие стены мира, через кофейные чашки, стволы оливковых деревьев, дюралюминиевые листы, странствуешь по лабиринтам, ведущим к потаенным красотам, красными пластмассовыми коридорами идешь между белыми полистироловыми шарами по гладким полиэфирным отмелям. Везде проходят свои дороги, и никаких пределов нет. Ты грезишь во сне, но и проснувшись, продолжаешь грезить. Ты в автобусе, на корабле, в самолете, который следует с одного материка на другой. И вот однажды после долгих поисков ты входишь в большую залу кафе, где шумно и светло, где все кругом чужое и отталкивающее, где глаза у людей за иллюминаторами очков холодны, и вдруг вздрагиваешь в смятении: на зеленом столе, стоящем в сторонке, словно остров, в железной пепельнице сама по себе дымит сигарета.

[258]

Пашакамак (Pachacamac)

[259]

На каменистую равнину падал солнечный свет. Дул порывистый ветер, поднимая тучи розовато-серой пыли. По земле тянулись большие зеленые дорожки, виднелись красные пятна, сиреневые, оранжевые, желтые, беловатые полосы. Не было ни травы, ни деревьев, ни людей, ничего. Только камни и камни, да поднималась пыль, которая чуть дальше снова ложилась на землю и набивалась в расщелины. Наверно, здесь уже тысячу лет не было дождя, если не считать песчаного, когда сыпятся градом камешки, — твердого дождя, который земля не могла в себя впитать. Небо над головой цвета драгоценного камня, синее и плотное, без туч, без пятнышка облаков. Никаких тебе паров, вода стекала по металлическому щиту и высыхала. Может, и самого моря не существовало, и здесь было потаенное дно океанов, которое теперь обжигал свет. Ночи больше не было, лишь жар и мороз поочередно жгли землю. Реки вулканической лавы, серы и битума застыли. Волны, обрушившиеся на вершины, навсегда затвердели коркой из крошечных синих шариков, которые зацепились за каменное основание. Все замерло. Не было больше воспоминаний, не мельтешили слова. Камни застыли, затихли отзвуки, стерлись знаки. Ветер, продувавший пустынное плато и беспрестанно круживший вокруг планеты, стирал углы, выпрямлял кривизну. Он все время беззвучно скользил по коридорам и не встречал преград. Здесь находилось сердце мира пустыни.