ним (и в первую очередь перед собой) и показать, что она крутой следак. Провести свое небольшое расследование по делу богемы, все равно вся ночь впереди, а ей уже неделю не спится и по дороге в квартиру она напилась крепкого кофе. Значок при ней, ствол при ней, двери ночной столицы манят огнями, а сегодняшний мороз для одиноко идущей по улице девушки, пожалуй, пострашнее случайного пьяного (и редкого здесь) гопника или решившего напасть на сотрудника МПД мертвича.
Хитровка. Почему бы и нет? Криминальное раньше место? Криминальное.
На учебе ей рассказывали анекдот: в царское время к Хитровке даже был приставлен специальный агент, Рудников. Целый сотрудник на один район.
Как-то следователь по особо важным делам Кейзер спросил его:
– Правда ли, что вы видели всю нечисть на Хитровке и знаете ее в лицо, кто чем промышляет, и не арестуете их?
– Вот потому двадцать годов и работаю там, а то и дня не проработаешь, пришьют! Конечно, всех знаю, – отвечал Рудников.
Рудникова пришили в годы Гражданской войны, когда тут совсем вакханалия началась. Советская милиция криминал отсюда каленым железом выжигала. ЧКПД в ранние годы советской власти тоже обратила пристальное внимание на район, по своей линии. Но, сколько ни обращай, а тут еще много старожилов. Самый центр, притягивающий к себе всякое древнее дерьмо. Определенно, надо было проверить район вокруг Хитровки, куда она по наитию и отправилась.
В последние лет пять окрестности начали немного джентрифицироваться – открылись модные отели с стенами номеров из вычиненного красного кирпича, коворкинги, магазинчики с винилом и книгами, китайские забегаловки и иранские бутики модной одежды. Воткнули и парочку бизнес-центров, но в целом тут оставалась нетронутая старая Москва. Где-то здесь Горький искал фактуру, когда писал «На дне».
Район все так же был чрезвычайно тих днем и практически вымирал по вечерам, машины не мешали своим шумом и газами, переулки все так же петляли вверх-вниз, встречались не опошленные заборами проходные дворы, а здания, столетиями перестраивавшиеся, через одно стояли в лесах или разваливались. Даже знаменитый треугольный «ссаный угол», притаившийся между двухэтажным и одноэтажным домиками, был на месте и все так же пах мочой. В прошлом году власти собирались отдать его под общественный туалет или поставить фонтанчик, но жители легли за локальную достопримечательность костьми.
Искать какое-то логово не было смысла. Тут в каждой первой заброшке могло быть логово – закрашенных, разбитых, забитых фанерой древних окон хватало. Хватало и целых, слегка приоткрытых, пыльных окон с негорящим светом, когда непонятно, жилой дом, или уже не очень, или очень нежилой. К таким она присматривалась, но лезть куда-то наугад тоже не было смысла. Особенно в соседние китайгородские подвалы, там теперь через стенку соседствовали модные секретные бары, заброшенные туннели шириной в улицу и логова неизвестно кого. Зайдешь и не вернешься. Так что она шла по улице, поглядывая по сторонам в надежде, что увидит что-то.
Болезненно-желтые московские особняки, какие-то перестроенные под жилье, вероятно, фабричные постройки с прорубленными по живому бог весть когда неровными окнами, крохотные, каких уж не строят, краснокирпичные церквушки… Ноги несли ее к центру, Хитровской площади, где когда-то был рынок, потом школа, а теперь сквер. Наконец, она вышла к причудливому зданию, словно сотканному из лоскутков различных эпох. На фасаде виднелись отреставрированные вывески: ПИВО, ЧАЙНАЯ, СТОЛОВАЯ, ВОДЫ, из-под советской штукатурки выглядывал частично оголенный кирпич с клеймами незапамятных времен и декоративная плитка, а под кирпичом, ближе к земле, местами вылезали основания времен белокаменной Москвы. За углом начиналась площадь.
При Собянине советская школа, ставшая техникумом, была снесена и город вновь получил Хитровскую площадь, на которой был разбит достаточно бестолковый, неуютный и обычно пустынный сквер. Зимним вечером находиться в нем на морозе и под сквозняками с четырех выходивших сюда переулков дураков и вовсе не было, Агафья была одна.
Она прикурила и осмотрелась: ни души. Окна единственной на всю площадь точки общепита уже погасли. Начала медленно бродить по диагональным дорожкам сквера, присматриваясь к обрамлявшим его зданиям. Да тут в каждом мог жить кто-то интересный: современный бизнес-центр с мертвыми тонированными стеклами, пара терракотовых сталинок, одна жилая, одна, кажется, корпус какого-то вуза, неприметная маленькая промзона с желтым бетонным забором и стройплощадкой метро, которое строят уже лет пятьдесят без указания станции. И двухэтажные дома, помнившие тот самый хитровский бедлам.
Один из них, разбитый на секции с офисами и магазинчиками, местами казался совсем издыхавшим, но привлекло ее внимание не это. В самом углу площади, где он смыкался углами с соседом, существовала непонятная «приступочка» высотой метра три, за которой в зазоре между домами виднелось еще одно окно второго этажа пристройки. Туда-то, на карниз приступки, с разбегу запрыгнула и скрылась какая-то небольшая фигура, которую Агафья едва уловила краем глаза. «Ага, что-то есть».
Она подошла к углу между зданиями. Тут даже дверь была, заваренная и исписанная граффитчиками. Без ручки. Теоретически, если встать на выступающий плиточный цоколь одного дома, а потом рукой схватиться за карниз другого и вставить ногу в декоративную кирпичную выемку первого, раскорячившись и ободрав руки и пуховик о холодный камень, можно туда залезть. Что она и сделала, содрав по дороге новый маникюр и половину ногтя.
На карнизе она тяжело отдышалась и прикусила губу, чтобы не шуметь от боли, огляделась. Перед ней предстала небольшая галерея на уровне второго этажа между двумя домами, заканчивавшаяся глухой стенкой. Странная фигура либо залезла куда-то сюда, либо умчала дальше по крышам. В торец соседнего дома смотрели три окна. Первое, видное с площади, над приступкой, занавешено и с решеткой. Она тихо двинулась вперед. Второе окно не горело и было заставлено сверху донизу каким-то хламом: старыми коробками из-под обуви, стопками газет и книг, цветочными горшками и банками с темной жидкостью неизвестного происхождения.
Третье окно слабо светилось, Агафья на цыпочках, стараясь не звенеть заснеженной жестью под ногами, подкралась и, присев, заглянула внутрь: за окном оказалась ванная комната. На подоконнике, раковине, изголовье самой ванны были расставлены зажженные восковые свечи. В большой белоснежной ванне профилем к окну сидела красивая девушка с русыми косами, прикрывавшими выдающуюся грудь. С другого конца ванны, перевесившись через край, торчал ее изумрудный хвост, оканчивавшийся двумя покачивавшимися плавниками. Русалка переговаривалась с кем-то в другой комнате и временами смеялась. На зимовку осталась. Некоторые так делают, вместо того чтобы уплыть на юг вместе с товарками, находят себе поклонника из другой московской нечисти и прописываются у него в квартире. В центре столицы русалок почти и не встретишь,