кое-что. Ей постоянно звонят среди ночи. Она перестала брать трубку и купила автоответчик. Но все равно страшно просыпаться в два часа ночи от щелчка аппарата и знать, что он записывает очередную грязную угрозу. Но самое ужасное, что звонки не прекратились и после того, как она переехала к мужу и сменила фамилию.
Женщины еще долго обсуждали, кто бы мог звонить Вике. И что такого она сделала, чтобы навлечь на себя чью-то злобу? Им ничего не приходило в голову, хотя обе считали, что угрозы могут иметь какое-то отношение к борьбе за спасение Вани. Что еще могло сделать ее мишенью недоброжелателей?
Никто в доме ребенка ничего не говорил, но Сэра чувствовала — в отсутствие каких-либо подвижек в деле усыновления Вани винят именно ее. Люди поверили, что Ваня едет в Англию, даже повесили во врачебных кабинетах фотографии Вани и Линды. Но бежали месяцы, никаких вестей от потенциальных усыновителей не поступало, и они чувствовали себя преданными. Когда, наконец, пришло письмо от Линды, Сэра попросила Алана отвезти его в дом ребенка и перевести Адели.
Адель всегда любила поплакаться ему в жилетку.
Но на сей раз она встретила его в штыки.
— Зачем вы таскали сюда так много народу? — с места в карьер набросилась она на Алана, мгновенно утратив привычный вид чудаковатой старушки. — Вы мне всю душу вымотали! Я из-за вас последнего здоровья лишусь! Начальство меня поедом ест! Намекают, что я не справляюсь с обязанностями главврача.
— Но я никого сюда не таскал, — возразил Алан.
Адель погрозила ему пальцем:
— И вы, и Сэра, и Вика — все вы себе на уме.
— Мы навещали Ваню. Ему нужно общение.
Едва услышав имя Вани, Адель потеплела лицом.
— Ах, видели бы вы его сегодня в часовне! Он пел псалмы и крестился. Этот мальчик — настоящий ангел. — И она смахнула со щеки слезинку.
Несколько минут спустя они с Аланом уже пили чай как старые друзья. Пока разговор не принял неожиданный оборот. Аннека, голландская подруга Сэры, приняла решение усыновить мальчика из дома ребенка. Мальчик родился недоношенным и был признан умственно отсталым.
— Винить надо меня. Меня надо винить, потому что я очень хотела, чтобы его усыновили. Не надо было вносить его в списки детей, рекомендуемых для усыновления, — ломая пальцы, говорила Адель.
— В чем дело? — не понял Алан. — Он должен быть усыновлен. Это единственный шанс спасти его от интерната.
— Вы не понимаете. Мать же голландка. А в Голландии разрешена эвтаназия. Когда он вырастет и все увидят, что он умственно отсталый, его убьют. Такая практика в Голландии.
Адель объяснила, что не против отпускать детей в "православные" страны — такие, как Америка или Англия, — но убеждена, что в Голландии ребенку делать нечего.
— Голландцы мне не нравятся, — прошептала Адель.
Пока Алан пытался вникнуть в странную логику Адели, готовой из-за глупых предрассудков лишить ребенка шанса обрести нормальную семью, та заговорила о Ване:
— Мы не можем вечно держать его у себя. В его возрасте детей отправляют в тридцатый интернат.
— Постойте, Адель, вы ведь о Ване, верно? Но при чем тут интернат? Я привез вам письмо от Линды. Она сообщает, что наметился некоторый прогресс. Но в Англии такие дела и вправду быстро не делаются. Система должна удостовериться, что Линда достойна статуса приемной матери.
От письма Адель отмахнулась:
— Этого недостаточно. Мне нужна официальная бумага.
И добавила, что комиссия может явиться в любой день, и, если им станет известно, что среди ее подопечных есть семилетний ребенок, она получит нагоняй.
— Но, Адель, вспомните, что было в Филимонках! Второй раз такого безобразия допустить нельзя.
Алан уже собирался уходить, когда Адель вдруг выпалила:
— Я сегодня попросила священника благословить вас.
— Как трогательно.
— Я попросила священника благословить вас на то, чтобы вы не писали о нас ничего плохого.
Покидая приют, Алан терялся в догадках: что бы это могло значить. В своих статьях он ни разу не упомянул ни об Адели, ни о доме ребенка № 10. Он писал лишь о чудовищных условиях содержания Вани в интернате-психушке. С чего вдруг Адель так занервничала?
Вернувшись в офис, Алан позвонил Григорию — юристу, нанятому Линдой, а до того успешно провернувшему дело об усыновлении Андрея. В голосе Григория чувствовалась напряженность. Он больше ничем не напоминал того энтузиаста, который во всеуслышание заявлял, что намерен очистить от скверны бизнес, связанный с усыновлением детей. Алан поинтересовался: что слышно насчет усыновления Вани? Есть ли хоть какое-нибудь движение? Потому что в обратном случае Ване грозит очередная психушка.
— Моей вины в этом нет, — резко оборвал Григорий Алана. — Я все еще жду документы из Англии. Сколько жду? Восемь месяцев.
— А вы не можете состряпать какую-нибудь официальную бумагу для дома ребенка, чтобы там могли сослаться на предстоящее усыновление?
— Нет. Так я не работаю. Мне нужны доказательства из Англии, что Линда имеет право на усыновление. Тогда я сделаю официальное заявление.
Вечером Сэра позвонила Линде в Англию. Адель получила ее письмо, сказала она, но этого недостаточно. Время идет, и Григорию, чтобы отстоять право Вани оставаться в доме ребенка, требуются официальные документы. Надо поторопить события.
Линда объяснила, что местный совет обещал сделать все необходимое за полгода. Но прошло уже восемь месяцев, а сдвигов никаких… Линда подозревала, что английская социальная служба не одобряет усыновления ребенка из чужой страны и сознательно чинит ей препоны. Им нужен только благовидный предлог для отказа. Да вот, только что ей позвонила социальный работник, которая должна была завтра приехать для проведения обследования. Но у нее, видите ли, сломалась машина, так что до следующей недели никого не будет.
— А общественным транспортом она приехать не может? — спросила Сэра.
— Эти дамы используют любую возможность, лишь бы отвертеться от работы.
Социальные работники донимали расспросами и членов ее семьи. Они не пропустили ни одной мелочи, например, раздули до невероятных размеров ее двухлетней давности ссору С дочерью. По их мнению, даже незначительные трения в семейных отношениях грозят превратить усыновленного ребенка в козла отпущения.