class="p1">— Я твоя жертва, великий каган. Моя жизнь в твоей власти. Правь девяносто девять лет! — поклонился Грим.
Каррас вновь погладил густые усы.
— Отец! — вновь поднял голос Дагдамм, но взмах руки великого кагана опять заставил его замолчать.
— Что же, Грим-асир, ты нашел то, что искал. Твоя кровь окропит череп посвященного Таранису коня. Так будет смыто твое преступление. Мы окажем тебе особую честь, горло твое перережет вот эта самая рука. — Каррас поднял сжатый кулак.
Так закончился прием у великого кагана.
Грим странным образом испытал облегчение. После того, как он, примчавшись от Железного Озера, нашел родной город разрушенным до основания, и увидел, как среди пепелища отощавшие собаки грызутся за человеческие кости, что-то надломилось в его душе. Он искал смерти и в безумии своем в одиночку набросился на целый отряд вентов, сумел убить одного воина и ранить троих. Но венты не убили сумасшедшего асира, а прогнали его прочь, босым, безоружным и полураздетым. Грим брел на юг, питаясь выкопанными кореньями, пил талую воду и спал, зарывшись в прошлогоднюю палую листву.
Когда он вышел на равнины, разум его несколько прояснился, он сумел завладеть мечом и конем, но жажда жизни так и не вернулась к асиру. Грим хотел умереть и искал только достойной смерти.
Покорно принял он приговор Карраса.
Обреченный на жертву Таранису вовсе не должен был провести последние часы жизни в колодках, мучимый голодом и жаждой. Наоборот степняки принялись всевозможно ухаживать за асиром. Они расчесали и постригли его спутанные волосы и бороду, они принесли приговоренному новую одежду взамен его лохмотьев, которые бросили в огонь.
Грима поили кумысом и кормили жареной бараниной. Конечно же, Грима крепко стерегли, чтобы он не вздумал убежать, и полдюжины воинов неусыпно следили за всеми его перемещениями.
Асир бродил по ставке кагана, окруженный всеобщим вниманием. Женщины и дети старались коснуться его, очевидно, это сулило удачу, старики провожали долгими взглядами, что-то шепча в бороды.
Тут он видел все разнообразие киммерийской орды, от чистокровных знатных киммирай, до самых жалких людей из «собачьего народа». Называли их так, потому что подобно собакам они путешествовали следом за караваном, подбирая объедки за пировавшими. В рядах воинов особо выделялись высокие, крепко сложенные представители так называемых «сынов ночи». Такое прозвище получили дети киммерийских воинов и женщин из податных племен, которые не были признаны отцами и жили нелегкой жизнью изгоев и сирот в родах своих матерей. Сыновьями ночи их прозвали потому, что иногда киммирай проводил с матерью своего сына лишь одну ночь, потом уносясь дальше по степи. Девочкам было легче, их брали замуж так же, как и обычных гирканок. А вот сыновья киммирай не могли рассчитывать на достойное место в роду матери. Обычно они шли на воинскую службу к кагану, составляя одну из трех тысяч его отборного воинства.
В их внешности сочетались киммерийские и гирканские черты, многие были странно красивы. Никто из них еще не носил усов или бороды.
Каррас и сам был полукровкой, потому испытывал симпатию к этим изгоям. Но прежде всего он понимал, что сыновья ночи всегда и во всем будут ему абсолютно преданы, в отличие от своенравной киммерийской военной знати.
Киммирай были совсем юным народом, который возник тогда, когда после кошмаров взаимоистребительной бойни киммерийцы сломили оюзов и стали брать себе жен из этого народа, а некоторые киммерийские вдовы взяли в мужья оюзов. Но не каждому киммерийцу досталось по оюзской жене, да и многие брали их вторыми, третьими и даже пятыми женами, а потому их дети, если таковые рождались, не всегда наследовали место отца в племени, многих племя выталкивало вниз, к данникам-гирканцам, а другие всю жизнь несли службу простых воинов.
С тех пор прошло пятьдесят лет, и киммерийцы не только не растворились в гирканской орде, но напротив, больше чем прежде стали держаться своих родов, заботясь о чистоте крови. Оюзская примесь дала им чуть раскосые глаза. Но кожа их, хотя и опаленная степным солнцем была светлее, чем у гирканцев, лица оставались длинными, с острыми чертами. Особенной же приметой киммирай были светлые глаза, голубые, серые, зеленые, особенно яркие на смуглых скуластых лицах. Ростом они были чуть не на голову выше гирканцев.
И вооружение их, и военное дело были отличны от гирканского.
Грим подмечал все это, уже сам не понимая, зачем.
Завтра на рассвете Каррас принесет его в жертву Таранису, богу грома и покровителю лошадей, веру в которого киммирай принесли со Старой Родины, со многими другими обычаями.
С наступлением ночи Грим уснул тяжелым, болезненным сном в котором вновь и вновь видел залитую светом луны поляну висящего на дереве, истекающего кровью Конана, который пророчил страшное чужим голосом.
III. Священный конь
Грим проснулся и не сразу понял, где находится. Потом вспомнил все.
Значит, наступил последний рассвет моей жизни? — подумал асир, но настоящего ужаса так и не ощутил. Тоска будто выгрызла что-то в его душе, оставив после себя лишь пустоту. Его народ всегда был подвержен черной меланхолии, навеянной вечной зимней ночью, которая падала на Асгард. Знаменитое веселье асиров, их шумные пиры и грубые шутки, и громкий смех лишь гнали прочь тоску, серую как туман, сползающий с гор Асгарда.
И пусть Грим родился на берегах Вилайета, он нес в себе эту тоску, и она поглотила его душу после того, как он увидел пепелище, в которое венты обратили город асиров.
Он умылся из поднесенной лохани, ему вновь расчесали волосы и бороду.
Нарядный Грим вышел из шатра, и в сопровождении той же полудюжины воинов отправился к возвышавшемуся в полумиле от лагеря холму.
Там на холме все уже было приготовлено для жертвоприношения.
Обнаженный по пояс Каррас с кривым ножом в мускулистой руке, стоял неподалеку от плоского камня, на котором лежал лошадиный череп, покрытый бурыми потеками засохшей крови.
Только тут, при виде ножа в руке великого кагана какая-то часть Грима взвыла от желания жить, но асир не замедлил своей поступи.
Сейчас, когда все уже решено, умолять о пощаде и рваться прочь значило бы выглядеть жалко пред лицом суровых киммирай. А Грим хотел уйти с честью, как истинный сын своего гордого племени.
Ни один асир не уподобится сыну собачьего народа!
Или богю.
Все было готово для кровавого ритуала.
Но тут раздался отдаленный крик, топот конских копыт, свист веревок.
Грим обернулся и увидел, что в его сторону вихрем мчится неоседланный конь снежно-белого окраса, с одним-единственным черным пятном во