начале ноября, были ознаменованы всплеском деятельной активности, что усилило это растущее сходство с нормальной жизнью. Элвис получил известие о том, что Билл Хейли будет выступать 23 и 29 октября во Франкфурте и Штутгарте, и он оба раза ездил на концерт, за которым следовало счастливое воссоединение за кулисами, во время которого Элвис признался Хейли, что если бы не его помощь и ободрение, он, возможно, так и остался бы водителем грузовика. Спустя несколько дней, в субботний вечер накануне отъезда на маневры, у него было еще одно свидание с Маргит, которая поведала журналистам, что он «очень милый мальчик» и очень нравится ей. На следующий вечер, 2 ноября, по сообщению телеграфного агентства, он устроил «шумную прощальную вечеринку в своем отеле, и звуки его гитары и пения были слышны на улице и заставили собраться перед отелем целую толпу. В перерыве между перебором струн он признался, что Маргит ему очень нравится, и добавил: «И я рад, что я нравлюсь и ее родителям».
Примерно в это время он получил необычный звонок от женщины по имени Ди Стэнли; она объяснила ему, что она жена старшего сержанта, служащего в части, расквартированной во Франкфурте, и ей просто хочется пригласить его к себе на семейный ужин. Она знает, как ему, должно быть, одиноко, и ей хочется показать ему, что чужая страна необязательно является такой холодной и негостеприимной. После нескольких минут разговора, пытаясь уяснить себе, к чему она клонит, он в конце концов попросил ее перезвонить в понедельник, когда, как он знал, он будет на маневрах, и об этом вместо него вполне сможет позаботиться папа.
Затем они отправились в Графенвёр — унылое, холодное место недалеко от чешской границы. Поначалу репортеры преследовали его, охотясь за фотоснимками, а солдаты и офицеры, не видевшие его до этого, просили автографы. Но потом на репортеров был наложен запрет, а солдаты привыкли к его присутствию, и в следующие семь недель жизнь вошла в предсказуемое русло. Вот тут он наконец — то проявил себя и заслужил одобрение своего сержанта, терпя те же лишения, что и все остальные, показав себя умелым солдатом во время полевых учений, когда его разведывательный взвод взял восемь пленных благодаря разработанной им хитрости, наконец — то став одним из парней. В первые выходные, когда они получили увольнение, чтобы съездить назад во Фридберг, было вывешено объявление о том, что они могут воспользоваться автобусами по цене 6 долларов за билет в оба конца. Когда у многих его сослуживцев не оказалось денег на билет, Элвис сказал сержанту Джоунзу, что он хотел бы помочь, и дал ему денег для раздачи солдатам, которые в конце концов вернули их Джоунзу, так никогда и не узнав, от кого они их получили.
Приблизительно через две недели с начала маневров он написал Алану Фортасу — другу в Мемфисе — письмо, которое, если и нельзя назвать определенно жизнерадостным, можно, по крайней мере, описать как более бодрое, чем его предыдущие письма. После жалоб на погоду и выражения нехарактерного для него упования на то, что, может быть, случится «чудо» и он окажется дома раньше марта 1960 года («Будет здорово вырваться отсюда»), он посылал персональный привет друзьям и писал о своей жизни вне службы: «Я встречаюсь с этой немецкой «цыпкой» по имени Маргит. Она очень похожа на Б. Б. [Брижит Бардо]». Затем, сообщив, что должен идти «барахтаться в грязи», он подписался как «Твой друг, Элвис Пресли», нацарапав на обороте письма в качестве постскриптума «Eri Viar Ditchi» [Anivederci — итал. «До встречи». — Прим. перев.].
Почти каждый вечер он с Рексом Мэнсфилдом и другим приятелем, которого звали Джонни Ланг, ходили в гарнизонный кинотеатр, где нередко по желанию Элвиса смотрели один и тот же фильм несколько вечеров подряд. Они обычно проскальзывали в зал уже после начала сеанса, чтобы не встречаться с зеваками и охотниками за автографами, и по той же причине уходили до того, как фильм заканчивался. Рекс — парень из Дрездена, штат Теннесси, с которым Элвис познакомился на мемфисском призывном пункте и который служил вместе с ним в Форт — Шаффе и Форт — Худе, — был, вероятно, его лучшим армейским другом. Даже Ред, подозрительно относившийся ко всем чужакам, должен был признать, что Рекс — свой парень, без заискивания или закидонов, тот, кто может вписаться в их круг так, как если бы всегда к нему принадлежал.
В один из вечеров в гарнизонном кинотеатре, перед самым Днем благодарения, Джонни вернулся из холла и сказал, что там девушка, которая хочет получить автограф. Элвис спросил, симпатичная ли она, и, когда Джонни сказал, что да, симпатичная, попросил Рекса провести ее в зал к нему. Девушка была чуть ли не в оцепенении. Она всего лишь хотела автограф, но он отнесся к ней с такой нежностью и уважением, обнял ее и спросил, как ее зовут, «и с этого момента, — как позже писала она, — я чувствовала себя на седьмом небе… После сеанса Элвис проводил меня до дома, который находился всего в десяти минутах ходьбы от кинотеатра. По пути к дому в тот первый вечер мы говорили об армии, о том, что я делала в Графенвёре, и о моей семье. Мне показалось, что Элвис очень интересовался мной как личностью и хотел знать обо мне все. Мы стояли около дерева под окнами дома, в котором мы жили, когда он в первый раз меня поцеловал. Это был поцелуй на прощание, и я спросила его, не желает ли он зайти к нам и познакомиться с моими родителями, но он ответил, что лучше как — нибудь в другой раз».
Ее звали Элизабет Стефаниак, ей было всего девятнадцать. Ее мать была немкой, которую муж бросил во время войны. Ее отчим, Реймонд Маккормик, — сержант американской армии, служивший в Графенвёре, и теперь у нее была сводная сестра, Линди. шести лет. Они встречались практически каждый вечер в течение недели, после чего на День благодарения он неожиданно появился в их доме и остался на праздничный ужин. Он поразил ее родителей своими манерами, с глубоким чувством говорил о своей матери, а затем пел для них под гитару, позаимствованную у соседа. 19 декабря, в последний день учений, он сказал ее родителям, что ему нужна секретарша с хорошим знанием немецкого и английского и что Элизабет подошла бы как нельзя лучше. «Он хотел, чтобы я переехала в Бад — Наухайм и поселилась в его доме. Он