Читать интересную книгу Живущий-во-Тьме - Август Дерлет

«Эта плита — (а) всего-навсего древняя руина, (б) веха или ориентировочный знак, вроде могильного камня, (с) фокусная точка для Него? Если последнее, то снаружи? Или снизу? (N. В.: Ничто не указывает на то, что камень был потревожен.)»

«Ктулху или Ктулхут. В Риковом озере? Подземные туннели до озера Верхнего и до моря по реке Святого Лаврентия? (N. В.: Ничего, кроме рассказа летчика, не свидетельствует о том, что Тварь имеет какое-то отношение к воде. Возможно, это вообще не водная стихия.)»

«Хастур. Но все проявления говорят также не в пользу воздушных стихий».

«Йог-Сотот. Стихия земли — понятно, но он не „Живущий-во-Тьме“. (N. В.: Тварь, кто бы она ни была, наверняка из числа божеств земли, даже если и путешествует через пространство-время. Возможно, тварь не одна, но на глаза показывается только земная. Вероятно, Итакуа?)»

«„Живущий-во-Тьме“. Не то же ли самое, что Безликий Слепец? Он ведь действительно живет во тьме. Ньярлатхотеп? Или Шуб-Ниггурат?»

«А как же огонь? У огня тоже должна быть своя стихия. Но не упоминается. (N. В.: Предположительно, если Стихии Земли и Воды противостоят Стихиям Воздуха, тогда они должны противостоять и Стихиям Огня. Однако ж многочисленные свидетельства подтверждают: между Стихиями Воздуха и Воды идет борьба куда более непримиримая, нежели между Стихиями Земли и Воздуха. Абдул Альхазред местами чертовски невразумителен. В той кошмарной сноске нет никаких указаний на то, кто такой Ктугха.)»

«Партьер говорит, я на ложном пути. Но меня он не убедил. Кто бы уж там ни слагал музыку в ночи, он — мастер адских модуляций и ритмов. Ах да, и какофонии. (См. Бирс и Чеймберс.)»

На этом записи обрывались.

— Что за несусветная чушь! — воскликнул я.

И однако я знал инстинктивно, что это не чушь. Странные события происходили тут — события, которых земными законами не объяснишь; и здесь, почерком профессора Гарднера, было черным по белому засвидетельствовано: он не только пришел к тому же выводу, но и пошел дальше. Как бы оно ни выглядело со стороны, Гарднер писал с полной серьезностью и явно для себя одного, поскольку план в набросках просматривался довольно невнятный, сплошь намеки — и ничего больше. На Лэрда заметки произвели сильнейший эффект: он побелел как полотно и теперь стоял как вкопанный, словно глазам своим не верил.

— Что такое? — спросил я.

— Джек — он общался с Партьером.

— Не понимаю, о чем ты, — отозвался я, но, еще не договорив, вспомнил, как замалчивалось и засекречивалось изгнание старого профессора Партьера из университета Висконсина. Газетчикам дали понять, что в своих лекциях по антропологии старик сделался чересчур либерален — ну сами понимаете, «прокоммунистические симпатии!» — причем все, кто лично знал Партьера, осознавали, сколь далеко это от истины. Но на своих занятиях профессор и впрямь вел странные речи — заговаривал о материях страшных и запретных, и было решено под благовидным предлогом от него избавиться. К несчастью, Партьер с присущим ему высокомерием раструбил эту историю на весь свет, так что ненавязчиво замять ее не удалось.

— Сейчас он живет в Васау, — сообщил Лэрд.

— Как думаешь, он сможет все это перевести? — спросил я и тут же понял, что те же мысли эхом отозвались в голове Лэрда.

— До него — три часа езды на машине. Мы скопируем записи, и если ничего не случится — если мы так ничего и не обнаружим, — то и впрямь стоит с ним повидаться.

Если ничего не случится!..

Если днем над охотничьим домиком нависала зловещая атмосфера, то к ночи сгустилось ощущение скрытой угрозы. Более того, с вероломной, обезоруживающей внезапностью начали происходить разнообразные события. Дело уже шло к ночи, мы с Лэрдом сидели над любопытными фотокопиями, присланными Мискатоникским университетом вместо книг и рукописей — слишком ценных, чтобы выносить их из хранилища. Первое из проявлений было совсем простым — настолько простым, что поначалу ни один из нас не заметил ничего странного. Всего-то-навсего шум в кронах, как если бы ветер поднялся — нарастающая песня сосен. Ночь выдалась теплая, все окна стояли открытыми. Лэрд обронил какое-то замечание насчет ветра и вновь принялся вслух недоумевать по поводу разложенных перед нами фрагментов. Но только когда минуло полчаса и шум ветра усилился до ураганного, Лэрду пришло в голову: тут что-то не так. Он поднял глаза, скользнул взглядом от одного открытого окна к другому — все яснее понимая, что к чему. И тогда меня тоже осенило.

Невзирая на гул ветра, в комнату не проникало ни сквозняка — легкие занавески на окнах даже не затрепетали!

Как по команде мы кинулись на просторную веранду.

Ветра не было. Ни единого дуновения не касалось наших рук и лиц. Только шум в кронах. Мы оба подняли глаза туда, где на фоне звездного неба четким силуэтом выделялись сосны. Мы ожидали увидеть, как клонятся их верхушки под порывами урагана, но никакого движения взгляд не улавливал: сосны застыли недвижно, а повсюду вокруг слышался рев и гул. Мы простояли на веранде с полчаса, напрасно пытаясь определить источник звука, а затем, так же незаметно, как и начался, шум ветра стих!

Время между тем близилось к полуночи, и Лэрд уже собрался укладываться. Прошлой ночью он почти не спал, и мы договорились, что я возьму на себя первое дежурство — до четырех утра. Ни один из нас не проявлял желания обсудить шум в соснах подробнее, а то немногое, что было сказано, свидетельствовало о нашей готовности поверить в любое естественное объяснение — вот только бы его измыслить! Наверное, это неизбежно: даже перед лицом самых необычных фактов человек всерьез стремится оправдать происходящее естественными причинами. Разумеется, древнейший и величайший из страхов, что владеют человеком, — это страх неизвестности; все, что можно истолковать рационалистически, страха не вызывает. Но с каждым часом становилось все очевиднее, что перед нами — нечто, опровергающее все научные обоснования и убеждения; оно держится на системе верований, еще более древних, чем первобытный человек, и — как свидетельствовали намеки, щедро рассыпанные по фотокопиям документов из Мискатоникского университета, — более древних, чем сама земля. О, этот вечно довлеющий ужас, это зловещее предвосхищение угрозы откуда-то из-за пределов понимания крохотного человеческого разума!

Так что к дежурству своему я готовился не без внутреннего трепета. Лэрд поднялся к себе в спальню на втором этаже; ее дверь открывалась на огороженный балкончик, что выходил на нижнюю комнату, где я сидел с книгой Лавкрафта, наугад перелистывая страницы. Мною владело тревожное ожидание. Не то чтобы я боялся того, что может случиться, но, скорее, опасался, что случившееся окажется недоступно моему пониманию. Однако ж, по мере того как текли минуты, я не на шутку увлекся «„Изгоем“ и другими рассказами» с его зловещими намеками на зло, возникшее за миллиарды лет до нас, на сущности, сопутствующие времени и совпадающие с пространством. Я начинал понимать, хотя и смутно, как соотносятся писания этого фантаста и странные заметки профессора Гарднера. А самое тревожное в этом осознании было вот что: профессор Гарднер вел свои записи независимо от прочитанной мною книги, ведь бандероль пришла после его исчезновения! Более того: хотя к тому, что написал профессор Гарднер, ключи содержались уже в первой порции материалов, полученных из Мискатоникского университета, у меня быстро накапливались доказательства того, что профессор имел доступ и к другим источникам информации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});