ялик. Значит, люди на борту.
Я стал кричать, звать, но никто не выглянул. Море заглушало все звуки, а голос у меня не зычный. Никто не высунулся и после того, как я выстрелил в воздух. Должно быть, экипаж напился вина и крепко спит, как это заведено у моряцкой братии в «неходную» погоду.
Уже вечерело. Я решил, что вернусь сюда утром. Как говорят немцы, Die Morgenstunde hat Geld im Munde14. По-русски это звучит почти столь же красиво: «Утро вечера мудренее».
Несколько времени, пока не стало смеркаться, я катался по узкой долине, не столько любуясь пейзажами, довольно однообразными, сколько зевая, а потом вернулся в свое временное пристанище. Почитал купленную еще в Симферополе книжку, презабавные малороссийские страшные повести про чертей, русалок и оборотней, а теперь пишу дневник. Максимо жарит застреленную из казачьего ружья чайку. Пахнет жаркое премерзко, ну да я не привередлив. При осаде Бенареса я едал рагу из крыс.
Ак-Сол. 7 октября
То был не сон! Она явилась вновь! Не знаю, что она такое, в привиденья я не верю, но нет, не сон. Как интересно!
Ночь опять выдалась неспокойная. Буйствовал ветер, грозы пока не было, но в небе то и дело полыхали зарницы. К порывам ветра я привык, они мой сон не тревожили, и пробудился я не от них, а от препротивного скрежета, какой возникает, когда ногтями скребут по стеклу. Отвратительный звук доносился от того окна, что не было закрыто ставнею. Должно быть, ветер шевелит ветки сухого куста, торчащего там из земли, подумал я, приоткрыв глаза, и собрался натянуть на голову бурку, заменяющую мне одеяло, но тут вспыхнула зарница, и я увидел такое, что спать расхотелось. В окно действительно скреблись ногти! По стеклу водила скрюченными пальцами костлявая рука скелета, и внутрь заглядывал череп!
Я вообразил, что мне лишь снится, будто я проснулся, и я опять, как давеча, порадовался: на двадцать пятом году жизни наконец и я научился видеть кошмары! Свет померк, рука и голова мертвеца исчезли. Я подождал, не явится ли еще какого-нибудь увлекательного видения. Но остался только скрежет, который мне скоро наскучил. Ну право, подумал я, что это за кошмар, который можно лишь слышать, но не видеть. А через минуту-другую стихло и скрипенье. Я вновь уснул, но через не знаю сколько времени опять был разбужен, на сей раз звуком вполне посюсторонним. В сарае громко ржала и билась о стену копытами Ненажора (так прозаично зовут мою каурую). Среди прочих языков я неплохо владею и конским, половину детства я провел на конюшне и сразу слышу, когда лошадь блажит, а когда она по-настоящему напугана. Ненажору что-то привело в лютый ужас, надо было ее успокоить, пока она себя не покалечила. Скоро разъяснилась и причина — где-то близко, чуть не прямо за плетнем, раздался вой волка.
Я вышел наружу с заряженным штуцером. Вставши у изгороди с ружьем наперевес и повернувшись в ту сторону, откуда время от времени неслись завыванья, я стал ждать следующей зарницы. Несколько раз небо прогремело впустую, без вспышек. Потом наконец тьма с грохотом озарилась.
Я приложился к прикладу и выстрелил, увидев хищника именно там, где ожидал — в полусотне шагов, на низеньком пригорке. Обычно с такого расстояния я промаху не даю, но тут моя рука дрогнула. Рядом с большим, видно матерым волком чернела тонкая женская фигура. Я заметил ее в миг, когда спускал курок, и непроизвольно отвел дуло в сторону.
Это была она, моя ночная гостья! В сияньи небесного огня блеснули серебром длинные белые волосы!
Опять, как тогда, через несколько мгновений зажглась другая зарница. И опять ночное привидение исчезло. Но теперь я знал, что не сплю. Ветер холодил мне лицо, пахло порохом, ржала и билась лошадь. Я долго ее успокаивал, вернулся в хату весьма оживленный приключением и теперь при свете лампы пишу дневник. Скоро огонь будет уже не нужен. Светает.
Мистические события происходят с нами, Сандовалями, издревле, еще со времен El Duque Primero15. Это у нас в роду. Я вырос на семейных легендах о явлениях ангелов и чертей, помогавших моим предкам излечиться от наследственного сплина. Кажется, настал и мой черед.
Но чем светлее делается в комнате, тем больше во мне скепсиса. Утро вечера если не мудренее, то рационалистичней. Что в увиденном ночью случилось на самом деле, а что примерещилось полусонному рассудку при неверном, кратком свете зарниц? За руку скелета я мог принять ветки мертвого куста — вон они, голые, чернеют за окном. Волк несомненно был, но деву рядом с ним могло прифантазировать мое воображенье.
Максимо мирно проспал всё ночное волненье. Звук ружейного выстрела, должно быть, слился для него с рокотанием неба, а впрочем бывшего корабельного канонира не разбудишь и пушкой. И слава богу, что он проспал, иначе мой supersticioso16 потребовал бы, чтоб мы немедля съехали с квартиры, а она мне ей-богу нравится всё больше и больше.
О боже. Увлеченный писанием, я не заметил, что льющийся из окна свет желт и что ветки куста не качаются! Утро ясное. «Длинная змея» уползла!
В крепость, скорее в крепость! Вера, должно быть, уже плывет через пролив.
Пополудни
Перечитал писаное утром.
Ночное приключение иль полунаваждение — химера, а истина состоит в том, что я люблю Веру. Меня наполняет не любопытство, которое я испытывал при свете зарниц, а сердечное волнение. Оно как вода, хлынувшая в сухой арройо после ливня и вернувшая к жизни выжженную летним зноем землю.
Я должен записать каждое сказанное Верой драгоценное слово.
Мы встретились взглядами, когда она