Читать интересную книгу В разгаре лета - Пауль Куусберг

Раза два мы останавливаемся: у первого грузовика дурит мотор, и его отлаживают больше часа. Коплимяэ затевает разговор с водителями, Нийдас предпочитает ходить вокруг своей машины. По его словам, она тоже не ахти. Клапаны стучат, зажигание не отрегулировано, карбюратор засорен. Зачем же, придираюсь я к Нийда-су, он выбрал на ипподроме эту развалину? Он оправдывается тем, что мотор насквозь не увидишь. "Так взял бы хоть машину побольше", - не унимаюсь я. Нийдас терпеливо объясняет, что ничего помощнее и получше там не нашлось. Я оставляю его в покое. Не настолько мы были знакомы до вступления в батальон, чтобы я мог въедаться ему в печенки. Мы подружились лишь в последние дни. Он первый начал говорить "ты", и мне стало неловко ему "выкать". Так мы и перешли на тон закадычных дружков.

Я был здорово возбужден, когда мы выезжали из Таллина. Но понемногу привык к тому, что у меня есть винтовка и гранаты и что мы едем по особому заданию. Временами я даже позадремываю, и, когда Руутхольм восхищается, какие у меня крепкие нервы, я принимаю его восхищение как должное. В конце концов, с чего бы это моим нервам быть не в порядке?

В Тарту добираемся лишь утром - часов в девять или даже в десять. Выходит, ползли как улитки. Перекусываем, добываем в красноармейской части бензин. Красноармеец, отпускающий нам горючее, советует остерегаться немецких самолетов. Да-да, фашистские воздушные пираты охотятся и за отдельными машинами. Меня бы эти "воздушные пираты" насмешили, услышь я про них не от сержанта в промасленном комбинезоне. А тут я подумал, что он чертовски изысканно выражается и вообще, видно, образованный. Разве что преувеличивает воздушную опасность, как и таллинские пограничники с их разговорами о перестрелках.

Но все-таки предостережение немножко тревожит. Радости мало, если какой-нибудь "юнкерс" спикирует нам на голову. Впрочем, я испугался не этого: вряд ли наши дела уже настолько плохи, что на каждую нашу машину приходится по немецкому самолету. Дело, однако, в другом: раз вражеская авиация проявляет такую активность над территорией Эстонии, значит, фронт намного ближе, чем я думал.

Война до сих пор остается для меня чем-то далеким, хотя с того дня, как немецкие войска перешли границу, прошло почти две недели. Я не верю и не хочу верить, что гитлеровская армия ворвется в Эстонию. Бои идут в Литве, в Белоруссии, на Украине и на окраинах Латвии, но я все еще надеюсь, что не сегодня-завтра Красная Армия остановит врага и перейдет в контрнаступление. А тут нас предупреждают, чтобы мы остерегались немецких самолетов.

Где сейчас линия фронта? В сводках Совинформбю ро появилось Даугавпилсское направление. Даугавпилс находится в южном углу Латвии на реке Даугава, от него до эстонской границы километров двести. Хозяин нашего дома говорил что-то о Риге, но в военных сводках нет и намека на Рижское направление. Так или иначе, враг все еще далеко за Даугавой. Или это не так? Вдруг немцы уже под Валгой? Раз "юнкерсы" гоняются за машинами на наших шоссе, значит...

Неохота об этом думать.

Вдруг Нийдас сообщает:

- Говорят, немцы форсировали Даугаву.

Сообщает этак задумчиво, тихим, спокойным голосом.

- Я слухам не верю.

Это говорю я.

А Руутхольм замечает:

- К сожалению, вполне возможно.

Неужели немецкие войска и впрямь продвигаются так быстро?

Из Тарту мы выезжаем часов в пять вечера. К югу от города копают противотанковый ров, черные зигзаги которого уходят за холмы. На обочине шоссе стоят наготове ежи, сваренные из рельсов, - в случае нужды ими загородят проезд. Я молча раздумываю, смогут ли эти ежи и земляной вал преградить дорогу танкам. Но к твердому решению прийти не могу, слишком скромны мои познания по военной части.

Мы и теперь едем медленно - очень осторожно. Ний дас вздыхает: мол, он быстрее и не может ехать - и начинает говорить, что давление масла ненормальное, да и один из цилиндров вроде бы дает перебой. Я снова принимаюсь изводить его, он приводит в оправдание все те же доводы, но все-таки прибавляет скорости.

Когда мы проезжаем мимо озера Эльва, мне отчаянно хочется прыгнуть в воду. До чего же было бы прият но хоть окунуться. Гребнуть руками раз двадцать и вылезти. Но как раз возле озера Нийдас прибавляет газу. А может, мне просто кажется? Как бы то ни было, не успеваю я и рта раскрыть, как все соблазны остаются позади. Видимо, Нийдас все-таки ни при чем, виноват я сам. Меня удержала глупая боязнь показаться своим спутникам мальчишкой.

На контрольном пункте в Рыйгу проверяют наши документы. У каждого из нас - книжка бойца истребительного батальона. Кроме того, у флотского лейтенанта есть с собой бумага - очень действенная, Красноармей-. цы с недоверием поглядывают на наши винтовки и гранаты, но, увидев эту бумагу, тут же отдают честь, и мы едем дальше.

Не пойму, почему красноармейцы так подозрительно к нам приглядываются. Военные вообще не в меру осторожны. Пограничники говорили нам о бандитах, которые будто бы прячутся в лесах, но до сих пор никто не пробовал напасть на нас.

За стеклами машины все выглядит обычным. На придорожных лугах убирают сено, у магазинов стоят прислоненные к стене велосипеды, у коновязей переминаются лошади. По поселкам снует народ, ребятишки смотрят нам вслед. Все как было. Никаких признаков того, что война так близка. Но мне тут же вспоминается, что газеты призывают граждан спокойно заниматься своими насущными делами, и я начинаю увещевать себя. Сдалось мне это необычное! Если бы от одного пролета вражеских самолетов все опрокидывалось бы вверх тормашками, то наша страна не продержалась бы и двух-трех дней.

Руутхольм, оказалось, бывал в Валге. Мы говорим о Лягушином ручье, разделяющем город надвое, и о футбольных матчах между Эстонией и Латвией, всегда очень азартных, - ведь добрые соседи ни в чем не любят уступать друг другу. На душе опять становится легко и весело. И я улыбаюсь при въезде в Валгу,

Но в Валге уже не все как было.

Город выглядел опустелым, даже вроде бы покинутым. В глаза бросаются воронки от бомб. Или я ошибаюсь? Нет, не ошибаюсь - мы проезжаем мимо здания, стена которого рухнула. Немного погодя я вижу сожженные дома. Что все это значит?

Говорят, с двух до трех часов немцы бомбили город. Мы узнаем это от хромого старика, у которого спрашиваем дорогу. Теперь понятно. Город еще не очнулся от того, что произошло несколько часов назад. Вскоре мы узнаем, что исполком и горком партии покинули Валгу еще до полудня. Это меня встревожило. Почему руководящие органы оставили город? Неужели немцы так близко, что могут войти сюда с минуты на минуту?

Нийдас констатирует:

- Я был прав.

Смотрю на него вопросительно.

- Немцы прорвали нашу оборону на Даугаве, - объясняет он. - Несколько дней назад. И... Минск давно уже пал, а мы все еще говорим о Минском направлении.

Меня поражает его осведомленность. Откуда он выудил эти сведения? Мне хочется спорить с Нийдасом, только вот язык не поворачивается после того, что я увидел в Валге.

Руутхольм тоже помалкивает.

Ищем хоть какой-нибудь штаб. Лейтенант заходит в одно здание, - сквозь его двери входят и выходят красноармейцы, - а затем мы направляемся на вокзал.

На вокзале мы попадаем в тревожный водоворот: люди торопятся, снуют, хлопочут. Все больше военные. На путях идет погрузка и посадка в эшелоны. Я вижу на платформах автомашины, одно-два орудия, а в товарных вагонах с открытыми дверьми - бойцов, лошадей, мешки с мукой, полевую кухню. Готовится к отбытию и пассажирский, в который втискиваются люди с узлами, тюками и чемоданами. "Эвакуируются", - успел я подумать.

Паровозы гудят, окутываются облаками пара. Возгласы, крики, ржание лошадей, фырканье автомоторов.

Лейтенант и политрук обращаются с вопросами к пробегающим мимо офицерам, но те лишь мотают в ответ головой. Какой-то нервный полковник требует у Ру-утхольма с лейтенантом документы и, прочитав нашу внушительную бумагу, начинает раздраженно что-то объяснять.

Коплимяэ подходит ко мне:

- Фронт, похоже, не далеко.

Я не успеваю ничего сказать - меня опережает. Нийдас:

- Самое большее - километров двадцать,

- У тебя дьявольски точные сведения.

- А вы прислушайтесь. Мы прислушиваемся.

Сперва ничего вроде бы не слышно. Пыхтенье манев рирующих паровозов, гудение грузовиков - словом, все тот же разноголосый шум, который мы услышали сразу же, как только открыли дверцу машины. Но затем барабанные перепонки улавливают глухой гул.

- Орудия?

Голос у Коплимяэ встревоженный, Я бормочу:

- Вроде бы гроза... Поднимаем глаза - небо чисто.

Следящий за нами Нийдас снисходительно улыбается:

- Фома неверный.

И все, что происходит у меня на глазах, предстает вдруг в новом свете.

Отступление. Я вижу отступление. Красная Армия отходит. Отступает, как отступала все эти долгие дни. Чуда до сих пор не произошло. Но чудо должно произойти. Не чудо, а закономерный перелом в ходе войны. Пусть мы оставляем Валгу, пусть фашисты ворвутся в Эстонию, но их наступление не будет продолжаться вечно.