Читать интересную книгу Суперфадж - Джуди Блум

— «Мэн» пишется М-Э-Н. «Фадж» пишется Ф-А-Д-Ы-Ж. «Пита» пишется П-И-Т-А. «Пиво» пишется В-И-С-К-И.

— Только послушайте, — говорю. — В подготовительном классе этот умник всех заткнёт за пояс.

Глава четвёртая

Кое-кто слетает с катушек

Я рассказал Джимми Фарго о Принстоне.

— Вы переезжаете? — переспросил он с недоверием.

— Не совсем. Просто уезжаем на год.

— Вы переезжаете! — повторил он. — Поверить не могу!

— Я и сам не могу.

— Ты не обязан уезжать. Можешь остаться, если в самом деле хочешь.

— Думаешь, я не хочу остаться? Я никого в Принстоне не знаю. Думаешь, я хочу идти в школу, где у меня ни одного друга?

— Тогда скажи предкам, что отказываешься ехать. Я бы так и сделал.

— И где бы я жил?

— Со мной.

— А где бы спал?

— На полу, — сказал Джимми. — Для спины полезно.

Я прикинул, как буду спать целый год на полу. И как буду жить с Джимми и его отцом. Мистер Фарго когда-то был актёром, но теперь художник. Рисует странные картины с кругами, треугольниками и квадратами. Он настолько отрешён от мира, что еду покупает, только когда Джимми напомнит. Как-то раз заглянул я к ним в холодильник, а там ничего, кроме пустой бутылки из-под вина, половинки яблока и бутерброда с колбасой и луком — такого древнего, что уже позеленел.

— Если не останешься, я с тобой больше не разговариваю, — сказал Джимми. — Никогда! — Он нагнулся, чтобы завязать шнурок. У Джимми вечно шнурки развязываются. — И скажу Шейле Тубман, что может занять твой камень в парке, — добавил он.

— Не скажешь!

— Спорим, скажу?

— Вот, значит, какой ты друг!

— Такой же, как ты! — И Джимми зашагал прочь, сунув руки в карманы.

Я бы ему много чего ещё сказал, но вместо того, чтобы бежать за ним, поплёлся домой.

— Это ты, Питер? — крикнула мама.

— Нет!

Я поднялся к себе и хлопнул дверью. Вчера не стал вешать карту мира — и правильно, чего заморачиваться каждый раз. Взял свой гипнотический хрустальный шар, который Джимми подарил мне на прошлый день рождения. Когда ночью не спится, я беру его за цепочку и смотрю, как он раскачивается. Смотрю, пока глаза сами не закроются.

Открыл окно, чтобы выкинуть его, представил, как он разлетается на триллион осколков, ударившись об асфальт… А вдруг в Принстоне нападёт на меня бессонница — что тогда делать? Я аккуратно положил шар на место, в коробочку. Как-нибудь по-другому расквитаюсь с Джимми Фарго.

Через два часа, когда я всё ещё ломал голову, как бы ему отомстить, раздался звонок в дверь. Это был Джимми.

— Я передумал, — сказал он. — Извини.

— Да… ну… и ты меня.

— Я расстроился, вот и всё. Не хочу, чтобы ты уезжал. Но что поделать. Ты не виноват…

— Вот именно, не виноват.

— Знаю.

— Ладно…

— Папа говорит, до Принстона всего час на поезде, — сказал Джимми.

— Ну да.

— Так что я не отдам Шейле твой камень.

— Спасибо. Он ей всё равно ни к чему.

— Я и сам не стану на него залезать, пока ты не вернёшься.

— Ладно. А я тогда не буду пользоваться гипнотическим шаром, пока не вернусь.

— Договорились, — сказал Джимми.

И мы пожали друг другу руки.

Когда я на следующее утро пошёл выгуливать Черри, лифтёр Генри сказал:

— Я буду скучать по тебе и по всей вашей семье.

— Спорим, по Фаджу не будете?

— Отчего же, буду. Хоть он и настоящий чертёнок, — сказал Генри. — Помню, как-то он вошёл и нажал сразу все кнопки. Заблокировал нам лифт на два часа, — Генри рассмеялся. Ну и звук! Будто морской лев лает. Того гляди, ластами захлопает. — И малышки вашей будет не хватать. Теперь не увижу, как она растёт.

— Увидите, — говорю. — Мы всего на год.

— Все вы так говорите, — пробормотал Генри себе под нос.

На улице было серо и сыро. А в Принстоне, интересно, солнце бывает? Во время прогулки Черри всё нюхал, метался, не мог найти подходящее местечко. Я подумал, что в Принстоне он сможет делать свои дела где пожелает. Может, даже выгуливать его не придётся: дверь открыли — и пусть бежит себе во двор. И подбирать за ним не надо.

С тех пор как в Нью-Йорке приняли закон о выгуле собак — я его называю «антикакашечным», — прогулки с Черри стали уже не такими приятными, как раньше. Узнав, что теперь хозяин обязан подбирать за своей собакой, я сказал маме, что больше не буду гулять с Черри. Мама в ответ:

— Очень плохо, Питер. Если не ты, то кто же?

Я надеялся, что мама добровольно выдвинет свою кандидатуру. Надеялся, она скажет: «Я понимаю, как тебе не хочется собирать Черрины какашки…»

Но вместо этого она сказала:

— Слушай, Питер, тебе придётся принять трудное решение. Хочешь оставить Черри — будешь за ним убирать. Иначе мы с папой подыщем для него хорошую ферму где-нибудь за городом…

Я не стал ждать окончания.

— Черри — на ферму? — заорал я. — Шутишь? Он городская собака! Моя собака!

— Что ж, тогда… — мама улыбнулась.

Я понял.

Мама купила специальный совок с мешочком: собираешь туда всё, потом бросаешь в мусорный бак.

Поначалу я весь измучился, пока приспособился. Теперь-то я эксперт. Но это всё равно отвратительно. Почти так же отвратительно, как Тутсины подгузники. Научить бы Черри пользоваться туалетом — вот было бы удобно, особенно зимой: а то сейчас заледенеешь весь, пока он надумает. Знаю, Черри не виноват, у собак свои заморочки. И когда он дрыхнет у тебя в ногах или вылизывает лицо, понимаешь: оно того стоит.

Черри как раз заканчивал, когда откуда ни возьмись выскочила Шейла Тубман.

— Вы, кажется, переезжаете?

Я кивнул, сгребая то, что наделал Черри.

— Хорошо. А то я боялась, это всего лишь слухи. Жду не дождусь, чтоб вы уехали. Не придётся больше терпеть запах этой вонючей собаки.

— Моя собака не воняет! — крикнул я, завязывая какашечный мешок.

— А ты его нюхал, Питер?

— Да, постоянно нюхаю.

— Наверное, ты не замечаешь, оттого что и сам так же воняешь. — И она двинула прочь.

— Эй, Шейла! — крикнул я.

— Да? — она обернулась.

— А мне плевать!

— Питер Хэтчер, какой же ты мерзкий!

— На себя посмотри! — с удовольствием сказал я.

— Н-да? И что я увижу?

— Я-то знаю, да тебе не скажу.

— Ха-ха, очень смешно, — сказала она. — Вы с твоей вонючей псиной та-а-акие смешные!

— Ату её, Черри! — сказал я. Черри зарычал, потом залаял, и это правда было очень смешно, поскольку он не знал, что такое «ату». Но Шейла-то не знала, что он не знает, и как завопит, и как драпанёт к дому. Увидев, что она побежала, Черри помчался за ней, восторженно лая — он решил, что с ним играют. От неожиданности я упустил поводок, пришлось бежать следом.

— Черри, Черри, место! — закричал я, потому что он прыгал вокруг Шейлы, пытаясь лизнуть её в лицо.

Шейла продолжала вопить.

Наконец из подъезда вышел Генри.

— Что у вас тут происходит? — спросил он, поймал Черри за поводок и вручил мне. Я похлопал псину по макушке.

— Это всё Питер Хэтчер! — выдохнула Шейла. — Он сказал собаке ату меня, и она меня ату!

— Ничего он тебя не ату!

— Нет, ату!

— Да ты даже не знаешь, что такое ату, — говорю.

— Вот ещё, знаю!

— Н-да? И что же это?

— Это значит… это как… как микробами заразить, — сказала Шейла. — Тот, кого ату, тоже заражается.

Я скрючился от хохота.

— Ты слышишь, Генри? Слышишь, чего она несёт?

— Слышу, — сказал Генри. — Попрошу тебя не заводить собаку в дом, пока она не угомонится. Пойдём, Шейла. Сначала тебя провожу.

— Я так рада, что он съезжает, — хлюпнула носом Шейла. — Надеюсь, он не вернётся. Должен быть какой-нибудь закон…

Я долго ещё смеялся. Кажется, Черри тоже.

Утром в день переезда мама разбудила меня в шесть. Мне оставалось ещё упаковать коробку с вещами первой необходимости. Но сначала выпить соку. После сна мне всегда хочется пить. По дороге в кухню я заглянул к Тутси. Она гулила, разглядывая карусель, подвешенную над кроваткой. Она вся была обклеена марками. Тутси обклеена, не карусель. Марки были на руках, на ногах, на животе и на лице. Одна красовалась даже на макушке, и на каждой пятке было по марке.

— Ма-ам! — крикнул я.

— Что?

— Тутси!

— Но я только…

Я не стал дожидаться, пока она доскажет.

— Скорей, мам! — крикнул я.

Мама влетела, на ходу застёгивая юбку.

— О нет! — она увидела Тутси. Потом рявкнула: — Фадж!

— Привет, мамочка, — промурлыкал Фадж, вылезая из-под кроватки Тутси. На нём была маскировка: чёрная оправа от очков с приделанным резиновым носом, бородой и усами. Он купил её за наклейки с четырёх пачек хлопьев плюс двадцать пять центов.

— Это ты сделал с Тутси?