Мы лишаемся возможности пережить «глубинное время», возможное лишь тогда, когда мы забываем об абстрактной шкале и вновь погружаемся в яркие краски реальности.
Когда этот современный взгляд на жизнь стал превалирующим, пишет Мамфорд, «вечность постепенно перестала служить мерилом и целью человеческих действий»{24}. Ее вытеснила диктатура часов, расписания и оповещений Google-календаря, «безрадостная срочность» Мэрилин Робинсон и постоянное чувство, что мы должны делать больше. Попытка овладеть своим временем плоха тем, что в конце концов время овладевает нами.
Исповедь гика производительности Далее в этой книге рассматривается более разумный способ обращения со временем и набор практических идей из работ философов, психологов и духовных учителей, отбросивших попытки им овладеть. Мне кажется, что они рисуют нам гораздо более спокойную и осмысленную жизнь, при этом более подходящую, чтобы сохранять производительность в течение длительного времени. Но не поймите меня неправильно: я потратил годы на попытки овладеть своим временем, и все они потерпели фиаско. Я был гиком производительности. Некоторые, как вы знаете, помешаны на бодибилдинге, моде, скалолазании или поэзии, а гики производительности помешаны на вычеркивании пунктов из списка дел. Примерно то же самое, только намного печальнее.
Мои приключения с Inbox Zero всего лишь верхушка айсберга. Я потратил бесконечные часы – а также кучу денег, в основном на красивые блокнотики и маркеры, – убеждая себя в том, что, стоит мне найти правильную систему тайм-менеджмента, выработать правильные привычки и дисциплину, я выиграю борьбу со временем раз и навсегда. (Заблуждение усугублялось еще и тем, что я вел в еженедельной газете колонку о производительности. Она давала мне хороший предлог для экспериментов с новыми приемами тайм-менеджмента: ведь это было нужно для работы. Как если бы алкоголику посчастливилось работать дегустатором вин.) То я пробовал делить каждый день на 15-минутные блоки; то с помощью кухонного таймера устанавливал себе 25-минутные периоды работы, перемежаемые пятиминутными перерывами. (У этого приема есть официальное название – метод помидора – и целая армия последователей в сети.) В списках дел я расставлял приоритеты: A, B и C. (Угадайте, сколько задач приоритетов B и C я выполнил за все время?) Я пытался соотнести ежедневные действия со своими целями, а цели – с главными ценностями. Используя эти приемы, я так и чувствовал, что вот-вот наступит золотая эра покоя, ничем не нарушаемой производительности и великих свершений. Но она так и не наступила. Вместо этого я лишь стал еще более задерганным и несчастным.
Помню, как однажды в 2014 году зимним утром сидел на скамейке в парке возле дома в Бруклине, больше обычного беспокоясь из-за количества невыполненных задач, и вдруг осознал, что все это никогда не сработает. Я никогда не преуспею в своих попытках добиться достаточной эффективности и дисциплины, никогда не почувствую, что все под контролем, что я выполняю все свои обязательства и мне не нужно волноваться о будущем. Как ни странно, едва я понял, что с помощью этой стратегии не достигну чувства покоя, я тут же немного успокоился. (В конце концов, как только уверяешься, что твоя цель недостижима, продолжать корить себя за неудачу становится бессмысленно.) Но мне еще только предстояло понять, почему все эти методы были обречены на провал. А причина в том, что с их помощью я стремился обрести чувство, будто полностью контролирую собственную жизнь, – чувство, в принципе недоступное человеку.
Хотя в целом я этого не осознавал, моя зацикленность на производительности служила скрытой эмоциональной цели. Она помогала мне бороться с чувством ненадежности, присущей сегодняшней сфере труда: если бы я научился выполнять все требования редактора и при этом запускать собственные проекты на стороне, то однажды, возможно, почувствовал бы наконец уверенность относительно своей карьеры и финансов. Но она же отвлекала от жутковатых вопросов о том, что я творю со своей жизнью и не нужно ли что-то в ней серьезно менять. Очевидно, мое подсознание решило, что, если я буду глушить себя работой, мне не придется спрашивать себя, насколько это вообще здоровое дело – основывать свою самооценку исключительно на работе. И пока я ждал, что вот-вот обрету контроль над своим временем, я мог не думать, что, возможно, жизнь требует от меня обратного: отказаться от стремления к полному контролю и шагнуть в неизвестность. В моем случае таким шагом было вступление в постоянные отношения, а потом совместное с девушкой решение создать семью – две вещи, которые я провалил с особенным треском, сколько бы ни применял приемов, чтобы завершить дело. Зато меня очень утешала мысль, что однажды я «оптимизирую» себя и буду способен принимать такие решения без страха, полностью управляя процессом. Я не хотел признавать, что этого никогда бы не произошло, что без страха такие вещи не делаются и вообще от него не помирают.
Но (не волнуйтесь!) не буду больше мусолить здесь свои личные переживания. Общечеловеческая правда, стоящая за моими конкретными проблемами, состоит в том, что многие из нас изо всех сил стараются избежать трезвого восприятия реальности, в которой мы живем. Мы не хотим, чтобы нас тревожили вопросы, на правильном ли мы пути или от каких представлений о себе нам пора отказаться. Мы не хотим, чтобы нам причинили боль в отношениях, боимся неудач в работе. Мы не хотим признавать, что, возможно, родители никогда не будут нами довольны, не хотим и менять в себе то, что не нравится нам самим. И уж совсем не хотим болеть и умирать. Частности для всех разные, но суть одна. Нас отталкивает мысль, что дело обстоит именно так: вот эта жизнь, со всеми ее недостатками и неизбежными обидами, с ее невероятной быстротечностью и почти полной невозможностью как-то на нее повлиять, – единственная, которую нам дано прожить. Вместо этого мы мысленно восстаем против реального положения дел. Благодаря этому, цитируя психотерапевта Брюса Тифта, «мы по-прежнему испытываем клаустрофобию, чувствуем, что реальность берет нас в плен, ограничивает, что мы не в силах что-либо изменить, – но наше сознание в этом не участвует»{25}. Борьба с мучительными ограничениями, которые накладывает на нас реальность, – это то, что некоторые психоаналитики старой школы называли неврозом. Он принимает бесчисленные формы: от трудоголизма до страха перед принятием долгосрочных решений, созависимости и хронической стеснительности.
Наши сложные отношения со временем во многом возникают из-за того же стремления избежать болезненного давления реальности. И всяческие стратегии повышения производительности, как правило, только ухудшают положение, потому что на самом деле способствуют уходу от реальности. В конце концов, осознание ограниченности времени мучительно, ведь это значит, что сложные решения неизбежны и что у вас не будет времени на все, что вы некогда мечтали сделать. Так же мучительно смириться с тем, что то время, которым мы располагаем, поддается лишь ограниченному контролю: может быть, нам просто не хватает стойкости, таланта или других ресурсов, чтобы хорошо играть все роли, которые, как нам кажется, мы должны играть? Поэтому, вместо того чтобы просто осознать свои возможности, мы изобретаем «стратегии уклонения», чтобы продолжать чувствовать себя бессмертными. И окончательно загоняем себя в угол, мечтая об идеальном балансе работы и личной жизни. Или хватаясь за системы тайм-менеджмента, которые сулят освободить нам время для всего, так что принимать трудные решения не придется. Порой мы ударяемся в прокрастинацию – еще один способ сохранить иллюзию безграничного контроля над жизнью: ведь если мы даже не начали работать над сложным проектом, нам не грозят отрицательные эмоции из-за того, что он провалился. Мы забиваем голову занятостью и отвлекающими факторами, чтобы притупить эмоции. («…Мы даже отдаемся барщине ежедневного труда с такой горячностью и бешенством, какие вовсе не нужны для нашей жизни, – писал Ницше, – потому что, нам кажется, нужнее всего не приходить в сознание. Все полны этой спешки, ибо каждый бежит от себя самого»{26}.) Или же планируем как одержимые, так как альтернативный вариант – это признать, насколько нам не подвластно наше будущее. Более того, в большинстве своем мы желаем получить время в единоличное распоряжение: идеал нашей культуры – положение, при котором лишь вы один управляете своим графиком, делаете