свое дело. Но когда подошел Алиас, крикуны спокойно выслушали замечания в свой адрес и разошлись.
— Сколько тебя можно ждать? — спросил Алиас.
— А ты не видишь, что происходит? В каждом дворе произвол — что хотят, то и делают. А я тут ходи, порядок наводи. А вообще, куда мы катимся? Стою, значит, на остановке с незнакомой женщиной, одетой во все черное. Вечер, общественного транспорта нет. Ловлю попутку. А все, как назло, мимо пролетают. Ладно я, но горем подкошенного человека, взрослую тетю подвезти сложно было? Потом эти моралисты водители употребят чего покрепче и жизни люд учить будут. Как эти крикуны. Трезвых их вообще не видно, а как выпьют, все — солисты. Кого слушать, не поймешь. Вот из-за трезвых упущений и пьяных переборов я и опоздал. Так что ко мне вопросов быть не должно! Держи ладошку, — Инал приобнял Алиаса.
Друзья вошли в подъезд, в котором жил их близкий друг Эрик. Деревянный пол был накрыт обработанным молью старым ковром. Обои, пострадавшие как от осколков, так и от обычной потери клея своих свойств, свисали с кирпичных стен. Облезлая штукатурка время от времени сыпалась с потолка, как следствие протекающей крыши. Местами вместо стекол в окнах темнели дощечки. Вот, что представляла из себя однокомнатная «хрущевка» с небольшой лоджией.
Во время войны его отец прибыл добровольцем. Ему настолько понравилась земля, которую он защищал, что в письмах домой он излагал желание после победы поселиться на ней. Однако до триумфа он не дожил. Семья отказалась от идеи переезда, за исключением старшего сына. Он оставил незаконченным одиннадцатый класс и возможную карьеру боксера в местной спортшколе, где не за горами ему светило звание мастера, и прибыл в Страну души, исполнив волю отца.
Зайдя в комнату, друзья обнаружили Эрика спящим. Хозяин громко храпел.
— Падающий потолок, — предложил Алиас.
— Огненный велосипед, — парировал Инал. — Выбирай, орел или решка?
— Решка.
Инал подбросил монетку.
— Увы, орел. Я победил.
— Кто бы сомневался, все как всегда, — пожал плечами Алиас.
Оголив ступни парня, они засунули куски бумаги между его пальцами. Приготовившись к зрелищу, проказники подожгли ее. Через несколько секунд спящий Эрик задвигал ногами, подобно велосипедисту, крутящему педали. Не выдержав боли, он проснулся и, скинув остатки пламени, с криком вскочил с кровати.
— Какого черта вы делаете? — Эрик схватил одной рукой Инала и, оторвав его от пола, прижал к стенке, а другой приготовился нанести удар. Высокорослый, широкоплечий, с большими кулаками он мог без проблем нанести серьезные увечья любому. Лишь громкий, надрывистый смех Алиаса, позабавившегося ситуацией, вернул Эрика в реальность, и он проехал кулаком по стенке.
— Дошутиться не боишься, братишка? — Эрик сменил гнев на милость и, похлопав друга по обоим плечам, обнял его.
— Только в те моменты, когда рискую, я чувствую, что живу! — продекламировал Инал.
Комната, оснащенная лишь необходимой мебелью, выглядела нагромождённой и забитой из-за маленькой площади. Единственная старая пружинная кровать заняла один угол, стол с разложенной закуской — другой, в третьем углу прозябал дряхлый шкаф, а четвертый служил дверным проемом. Скудный ассортимент посуды из нескольких тарелок, вилок и стаканов доставили из кухни, приготовив к использованию. Алиас вытащил из-под кровати банку-копилку и внес часть «заработанных» денег. Стеклянный литровый баллон выполнял роль «общака» и предназначался на «черный день». Инал последовал его примеру. А Эрик, вывернув пустые карманы, открыл газовую конфорку, чтобы сварить мамалыгу.
— Алиас, не пойму, хоть убей, на черта ты возвращаешь половину денег тем, у кого крадешь? — наблюдая, как закипает вода, спросил Инал.
— Сложно объяснить. Я же в детстве летчиком стать хотел. Путешествуешь по миру в форме от иголочки, рядом всегда красавицы стюардессы, а тебе за это еще и денег платят. Потом война. С фронта отец со старшим братом прогнали, чтобы кто-то в роду остался. Ни отца, ни брата не стало. Мама заболела. Впервые украл что-то из-за острой необходимости. Сам не понимал, что делаю. Но когда украл, такой адреналин получил, такой внутренний кураж, что второй раз, когда на дело пошел, помимо нужды уже и желание было. Это когда тебе приходится заниматься тем, что нравится. Любимая работа что ли, — засмеялся Алиас, а потом сразу помрачнел. — А вечерами вот так вот с друзьями сидишь, кушаешь, пьешь, денег откладываешь, а что-то екает в груди, а вдруг тот, обокраденный тобой человек, сидит голодный, или, того хуже, ревут его дети.
— Тогда зачем вообще красть? — возмутился Эрик.
— А как мне быть? Как ты, разгружать мешки с мукой в надежде, что заплатят, а не запишут получку на потом? Я не идеален. Кто-то радуется пойманной рыбке, кто-то халявной похлебке, кому-то нужна слава, а я вот такой образ жизни выбрал. И Бог мне судья!
— Мухусский суд тебе судья, — шутливо подчеркнул Инал.
— А вот не надо! Порой, вслушиваясь в речи наших идейных глашатаев и вглядываясь в их хитрые глазки, так и тянет затылок почесать, но есть одна проблема — нимб мешает. Мы вот как живем, — Алиас провел взглядом по комнате, — и то сострадание для малоимущих людей имеем. Всегда помогаем, всегда делимся, хотя сами в нужде. Вот Бог нас и видит, сердца счастьем наполняет. Ходим, несмотря на все ужасы жизни, радоваться умудряемся. А ты на этих посмотри, зажравшихся казнокрадов, руку с кормушки не выдергивающих. Одни, значит, погибли. Другие днями и ночами пашут поля, думают, как из такой сложной ситуации поднять Страну души. А эти из-под носа, ничем не брезгуя, все тащат. Нужды у них нет и азарта тоже, больные люди! Все в жизни у них есть, а несчастны оттого, что все мало. Вот ими пусть суды занимаются. Когда закончат, я сам приду, сдамся, чистосердечно причем.
— А ты чего такой умный с незаурядными математическими способностями и головой на пол тела, все монетки подбрасываешь, да в карты играешь? Шел бы работать, пользу приносить, — Эрик переключился на Инала.
— Да пошел бы, но и у меня одна проблема есть! Депутатом только с двадцати пяти можно, а мне пока восемнадцать. Возрастной ценз, сам понимаешь. А насчет карт ты зря так пессимистично. Вот буквально в старших классах школы учительница наша так в запой про Достоевского рассказывала, что лучше него никого нет. Даже на западе