Читать интересную книгу Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла - Миа Коуту

— Я ищу сеньору Мунду Одиноку.

— Это я и есть.

— Я врач, командирован в поселковый медпункт.

— Ой, только не говорите, что вы от этих — как их? — от бесправительственных организаций.

— На самом деле я приехал ради вашей дочери Деолинды. Мы познакомились в прошлом году в Португалии.

Дона Мунда помолчала. Поправила платок, как будто собираясь с духом для вопроса, который она и хотела, и боялась задать:

— Так вы за моей дочерью приехали?

Глаза ее наполнились влагой, задрожали густые ресницы.

— Я приехал с ней повидаться, — ответил незнакомец. — Мы очень близки.

— Как вы сказали?

Начался роман во время конгресса, на который Деолинда приехала в Португалию. Оба думали: так, очередной эпизод. Любовный клубок ради того и замотан, чтобы его размотали. Но потом оказалось, что одним навязчивым воспоминанием дело не кончится. Переписка все длилась, множились клятвы и обещания. Пока внезапно Деолинда не перестала отвечать на письма. Врач то взвешивал свое нетерпение, то измерял тоску. И понял, что страданиям его меры нет. Он затолкал пожитки в чемодан, оформил документы, обменял деньги и отправился за море к любимой.

— Мне надо повидаться с Деолиндой, я больше не могу без нее.

— А вы разве не знаете, что Деолинды нет?

— Как нет?

— Она уехала за границу.

— Совсем?

— Что вы сказали?

— Я спросил, навсегда ли она уехала.

— Она скоро вернется. День, другой — и она тут.

Дона Мунда пошла от медпункта домой, то и дело крестясь и бормоча молитвы. С тех пор сама она ни разу в медпункт не заходила. Наоборот, доктор приходил к ней домой и, надо сказать, делал это ежедневно, с завидным прилежанием.

Прошло несколько недель, и Мунда успела понять, что некоторые вещи лучше делать подальше от дома. Потому она и стоит сейчас в коридоре медпункта, нетерпеливо заглядывая через окошко в кабинет врача.

Наконец Сидониу выходит в коридор, торопливо устремляется куда-то, по пути стаскивая с себя халат, но замирает как вкопанный, столкнувшись с посетительницей.

— Дона Мунда? Что-то стряслось с Бартоломеу?

Слишком много народу, слишком много стен, у которых есть уши. Мунда отзывает его в сторонку и, извернувшись, достает что-то из складки своей капуланы.

— Опять письмо пришло.

— От Деолинды?

— От кого же еще?

Доктор сам не свой: халат падает на пол, руки тянутся вперед в немой мольбе. Женщина тайком сует ему конверт.

— Здесь не вскрывайте… пос… после прочтете, доктор.

Она аж заикается от волнения. Спотыкаясь, карабкается по слогам, чтобы добраться до целого слова.

— Боюсь, вдруг явится Бартоломеу.

— Сюда? Да он ведь из дому не выходит.

Сидониу, развернув листок, пожирает глазами строчки, написанные любимой. В поселке нет телефонной связи, а Деолинда далеко, где — он точно не знает, на курсах повышения квалификации. Мать сама не представляет, где эти курсы и чему на них учат.

— Беда быть матерью! Хуже только совсем не иметь детей, — жалуется она, подбирая с пола разорванный конверт.

— Что она пишет, доктор? Что пишет моя дочь?

— Пишет, что, может быть, приедет пораньше.

Оба облегченно вздыхают. Приезд Деолинды все время откладывался. Сначала занятия никак не начинались, потом объявили о дополнительной стажировке, а потом неожиданно добавили тестирование.

— А о чем еще пишет Деолинда?

— Просит новый телевизор для вас, дона Мунда.

— Телевизор? Мне? Ох, ну что за дочь! Прямо неловко. У нас дома уже есть один.

— Но он ведь заперт в комнате у Бартоломеу.

Привилегия эта, правда, сомнительная: муж жалуется, что дряхлый аппарат передает репортажи из столицы с опозданием дней на пять. Доктор улыбается, он сама щедрость и бескорыстие:

— Я куплю вам телевизор… или лучше два.

— О, вы и так нам столько всего уже надарили.

К тому же Бартоломеу телевизор не нужен: он включает его и тут же отключается сам, пара секунд — и храпит.

— Да не в вещах дело. Не их ваша дочь просит. Она хочет, чтобы я позаботился о вашем благополучии и взаимной любви…

— Не может быть!

Врач цитирует Деолинду: «…я хочу, чтобы мои родители были счастливы, чтобы и дальше жили душа в душу и чтобы приехали в столицу благословить наш брак».

— Деолинда бредит. Этот, ее папаша, никогда больше не выйдет из комнаты. Я одна поеду на свадьбу. Я всегда одна о ней заботилась…

— Нет-нет. Вы оба поедете, как положено, я уж постараюсь, чтобы все так и было.

— Можно мне взглянуть на письмо, доктор?

— Конечно, ведь я его уже прочел.

— А можно мне забрать его?

Сидониу уже готов спросить зачем, но сдерживается. Вместо этого напоминает об осторожности:

— Бартоломеу ни о чем не должен знать. Бедняга, он и представить себе не может, что происходит между мной и его дочерью.

Мать проводит пальцами по бумаге, как будто причесывает строчки. Указательный палец букву за буквой расшифровывает какой-то тайный код, маршрут, проложенный по карте ее сердца.

— Почерк, доктор, почерк у нее все тот же, что и в детстве.

Она укачивает письмо на груди, словно младенца.

— Если вы отдадите мне его, я буду мысленно разговаривать с моей девочкой.

Португалец в нерешительности кусает губы. Мать пристально смотрит ему в глаза. Доктор разбирается в недугах. Ему ли не почувствовать, как болит сердце матери, когда ее дитя далеко.

— Я боюсь только, как бы это письмо не расстроило вас еще сильней.

— Не волнуйтесь, доктор. Платок у меня большой: сколько ни наплачу, все вытрет.

Он протягивает ей письмо. Она начинает притопывать и кружиться. Благодарность так велика, что ее можно выразить только всем телом. Дона Мунда танцует. Сидониу Роза не знает, что нынче же вечером, только загорятся звезды, она встанет у открытой двери веранды и будет беседовать с теми, кого нет. И надолго увязнет в сведении несводимых счетов с судьбой. Врач не знает, что во тьме во все стороны тянутся дороги. И по одной из этих дорог придет Деолинда. Придет об руку с богом, лишенным неба, и сядет на стул, на который с самого ее отъезда никто не садился.

Мунда целует и целует конверт. Потом складывает его, чтобы он поместился в лифчик.

— Вам везет, доктор. Мне моя дочь никогда не писала.

— Честно говоря, дона Мунда, мне кажется, тут что-то нечисто.

— В каком смысле нечисто?

— Деолинда не говорит мне всей правды. Приезд постоянно откладывается… И почему бы ей не написать, где она?

— Вы ничего не понимаете: дело не в вас. Дело в старике, в ее отце.

— В отце?

— Дочь откладывает приезд, боясь застать отца больным, немощным, одной ногой в могиле. Это от него она прячется.

— Не знаю, не знаю…

— Зато я знаю, я ведь ей мать. Деолинда слишком любит отца, чтобы вынести подобное зрелище…

— Так напишите, пусть возвращается: я позабочусь, чтобы к ее приезду отец стал кровь с молоком.

— Доктор, я не понимаю.

— Ну это просто такое образное выражение.

— Всякие такие выражения используют тогда, когда боятся сказать правду. Вы уж простите за откровенность, доктор Сидоню, но у меня что на уме, то и на языке.

В разговор врывается шум и крики с улицы. В первый момент всплывает мысль об уличных беспорядках. Потом становится ясно: это духовой оркестр с барабанами. Он марширует посреди улицы, за ним — колонна борцов за демократию, скандирующих лозунги и размахивающих флагами. Предвыборная агитация в разгаре.

— Опять эта свора жуликов, — ворчит Мунда.

— Бога ради, говорите потише.

Дона Мунда презрительно щелкает языком и продолжает так же громко.

— Впереди, ясное дело, патрон всех жуликов — господин Районный Администратор.

Врач кланяется проходящей процессии. Он приветствует Алфреду Уважайму, пожизненного Районного Администратора. Тот кивает ему в ответ и с улыбкой указывает на флаг, развевающийся на верхушке флагштока. Не далее как на прошлой неделе чиновник приходил к доктору на прием. Он вошел в кабинет, подволок поближе стул и сел на него, раскорячившись так сильно, как только власть имущие могут себе позволить. Не давая ни секунды передышки носовому платку, он беспрерывно елозил им то по лбу, то по шее. В тоне его неведомо как совмещались мольба и приказ:

— Мне нужно лекарство, доктор.

— Лекарство? Вы не могли бы выразиться поточнее?

Нет, он просил не афродизиака, как подумал сначала доктор. Ему требовалось средство, способное прекратить потоотделение. Не дезодорант, а абсолютный ликвидатор пота. Он хотел вообще избавиться от потовых желез.

— Потливость — недостаток, свойственный бедноте. А мы, дорогой мой доктор, боремся с бедностью, не так ли?

Так что пусть доктор освободит его от этой плебейской тенденции. А то он тут недавно по непростительному недосмотру утерся национальным флагом.