Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Все это еще впереди. До этого еще десятилетия, а пока следует опять обратиться к тому, что писала „Нива”.

Рассказывая о торжестве, журнал заметил, что сооружение такого здания прокладывает новые пути в архитектуре, что несомненно сделает имя Лубянки известным не только в России, но и далеко за ее пределами. „Нива” не могла и предполагать, насколько она оказалась права в своем пророчестве.

Открытие новой резиденции страхового общества „Россия” не осталось незамеченным, но мало кто обратил внимание на то, что примерно в то же самое время некий симбирский дворянин и помощник присяжного поверенного по имени Владимир Ильич Ульянов выехал из Санкт-Петербурга к месту своей ссылки, в село Шушенское.

Ему совсем неплохо живется здесь, в этом селе неподалеку от Минусинска. Своей матери он пишет: ”Шу-шу-шу... я называю в шутку место окончательного успокоения... Шу-шу-шу — село недурное.

Невдалеке есть лес... река Шушь течет около самого села... На горизонте - Саянские горы или их отроги... Значит, и по части художественной кое-что есть, и я недаром сочинял еще в Красноярске стихи: ”В Шуше у подножья Саяна...”, но дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил.”

Те, кто встречался с ним в то время, отмечают его необщительность, чрезмерную сдержанность, сухость и надменность в обращении. В 22 года он отговаривает товарищей от участия в сборе денег пострадавшим от голода. Он доказывает, как пишет Давид Шуб, что „голод играет прогрессивную роль, поскольку он заставляет крестьян задуматься о том, что из себя представляет буржуазное общество”. Вскоре он приобретает чемодан с двойным дном, в который помещает запрещенную литературу. За перевозку этой литературы он и получил три года сибирской ссылки.

Появление на подмостках истории этого человека с монгольским разрезом глаз служило признаком грядущей опасности. В мир вступал политик нового типа: профессиональный революционер тоталитарного толка. Как и возникавшие за несколько веков до того на краю степи конные фигуры его предков говорили о скором приближении орды, так и он предвещал наступление разрушительной бури. Но как и на всадников с колчанами стрел за спиной никто не обращал внимания, пока не накатывался ордынный шквал, так же мало кто обратил внимания на то, что на самом деле представлял собой этот проповедовавший любовь к человечеству сибирский ссыльный. Стоит, однако, пристальнее взглянуть на то, какой была эта его любовь к человечеству. Потом его наследники тоже будут много говорить об этом, они тоже будут выступать в роли борцов за счастье людей.

У Ленина, как свидетельствуют факты, любовь к человечеству носила абстрактный характер. Он, возможно, готов был любить человечество, но очень редко людей. Особенно тех, кто был рядом. Он любил дальнего. Он не принял, несмотря на получаемую им из года в год в гимназии пятерку по Закону Божьему, заповеди Христа о любви к ближнему. Было ли лицемерие чертой его характера уже тогда, когда он был гимназистом? Как пишут знавшие его, в окружавших его он видел не личности, а лишь проводников своих идей. С этой точки зрения он и оценивал их. Невозможно назвать ни одного человека, с которым он бы сохранил дружеские отношения. Друзей у него практически не было. Он готов был гладить кошечек, но человеческая жизнь для него мало что значила. Его последователь Гитлер в этом отношении пойдет еще дальше. Уничтожая миллионы людей, он, однако, озаботится судьбой собак и создаст даже пост специального уполномоченного по их охране.

Пребывание в Сибири, при всех разговорах „о части художественной”, облагораживанию его характера не способствовало. Однако он, по-видимому, решил, что для удобства будущей революционной жизни необходимо обзавестись женой. Девица Крупская, с которой он познакомился в Петербурге, согласилась на его предложение. В „Шуше у подножия Саян” она стала его женой. Из ее воспоминаний мы узнаём, как им жилось там.

„Владимир Ильич за свое „жалование” - восьмирублевое пособие - имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья - то считалось, что дорого платит. Правда, обед и ужин были простоваты - одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест — покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь и для Владимира Ильича, и для его собаки... Так как у Зыряновых мужики часто напивались пьяными, да и семейным образом жить там было во многих отношениях неудобно, мы перебрались вскоре на другую квартиру, полдома с огородом наняли за четыре рубля. Зажили семейно... Вначале случалось, что я опрокидывала ухватом суп с клецками, которые рассыпались по исподу. Потом привыкла...”

Крупской приходилось стряпать, переписывать главы „Развития капитализма в России”, помогать Ленину переводить немецкие брошюры. После работы они ходили гулять.

„Владимир Ильич был страстным охотником, завел себе штаны из чертовой кожи и в какие только болота не залезал. Ну, дичи там было!”

Была у Ленина возможность применить к делу и свои юридические познания. Он завел у себя бесплатную юридическую консультацию, и к нему стали приходить поселенцы со всей округи. Это, кстати, давало ему возможность изучать сибирскую деревню.

„Собственно говоря, - пишет Крупская, - заниматься юридическими делами Владимир Ильич не имел права, как ссыльный, но тогда времена в Минусинском округе были либеральные. Никакого надзора фактически не было.”

Вот так он и жил, находясь на полном обеспечении ненавистного ему царского правительства, выписывая все необходимые русские и зарубежные издания, набираясь сил на лесных охотах и вырабатывая план свержения этого самого правительства. Отсюда, из Сибири, он шлет призывы к объединению социал-демократических организаций. Ему это необходимо для осуществления его целей. Из объединения должна, по его мысли, возникнуть партия. Небольшая, дисциплинированная, полностью ему подчиненная. Нечто вроде военной организации. В то время это было новостью. Ведь все существовавшие в России партии организационной строгостью не отличались. Многим такие вещи, как устав, были просто незнакомы, а членство было свободным и, в основном, выражалось в членских взносах. Ленин понял, что большая, пусть многочисленная партия, члены которой не связаны дисциплиной, куда менее эффективна, чем компактная, но дисциплинированная организация. За три с половиной века до него к той же мысли пришел и некий испанский дворянин дон Игнацио Лопес де Рекальдо, вошедший в историю под именем Игнация Лойолы. Основатель ордена иезуитов разработал сложную организацию его. Сходство некоторых черт ее с ленинской партией поразительно. Например, первый разряд ордена — „испытуемые” — в ленинской партии получают имя кандидатов. А высший разряд, названный Лойолой „профессорами”, весьма напоминает Центральный Комитет. И те и другие подчиняются только высшему руководителю, которого избирают из своей среды. Отличительной особенностью иезуитов была их своеобразная мораль, если это можно было назвать моралью.

В деле защиты католической веры она оправдывала обман, предательство, лицемерие, убийство. У тех, кто знаком с историей ленинской партии, возникает серьезное подозрение, что основатель ее неплохо изучил историю ордена иезуитов. Ведь и созданная им партия отличается той же беспрекословной подчиненностью нижестоящих вышестоящим и руководствуется все той же, оправдывающей все средства для достижения цели, моралью.

Пописывавший стихи предшественник Андропова, циник и сибарит, Менжинский не случайно в минуту откровенности назвал Ленина „политическим иезуитом... незаконным сыном российского самодержавия... естественным наследником российского трона”.

Осенью 1917 года Ленин мог уверенно заявить: „Есть такая партия!” В его руках она стала тем рычагом, с помощью которого он сумел перевернуть Россию. Для того чтобы перевернуть ее, ему не понадобилась огромная армия, а оказалось вполне достаточно кучки организованных партийцев, знающих, что делать, и делающих это, при общей растерянности более многочисленных противников, не имеющих единого руководства, разобщенных и потому не знающих, что делать.

Ленин полностью следовал плану, некогда предложенному Огюстом Бланки, и теперь мог бы с удовлетворением повторить сказанное его учителем - „тоненьким, вкрадчивым, скрытным, похожим на институтку, впервые попавшую в общество” Ткачевым на похоронах француза: „Он был нашим вдохновителем и нашим вождем в великом искусстве заговора”.

Предвидеть всего этого, живя в Шу-шу-шу, Ленин, конечно, не мог, но он упорно работает над созданием той организации революционеров, благодаря которой он в конечном счете перевернет мир, в котором не останется не только страхового общества „Россия”, но и само слово Россия исчезнет, а воздвигнутое с таким блеском здание в центре Москвы превратится в самый зловещий в истории человечества застенок.