Читать интересную книгу Небесная игрушка - Владимир Микульский

– Ну, Никодимыч дает! – с восхищением сказал один из них, идущий первым, самый старший из четверых, – никакой черт ему не брат! Повезло тебе, Петрович, – с завистью продолжил он, повернувшись к идущему сразу за ним немногим более молодому второму, – и как тебе только удалось заполучить его в свою экспедицию? Я и так, и этак пробовал к нему подлизаться. И сколько народа к нему с такими же предложениями подваливало – не перечесть. Ан нет, полный отказ! А ты только появился – пожалуйста, он сразу к твоим услугам. И чем ты его берешь?

– Лаской и внутренней смазкой! – засмеялся второй, – а если серьезно, моя геологическая партия запланирована была еще два года назад, уже тогда разрабатывался маршрут. И я сразу же связался с Никодимычем и заручился его согласием. Уходим надолго и далеко, тут нужен не просто надежный, а очень надежный тыл.

– А кто он такой, этот Никодимыч? – раздался сзади молодой звонкий голос, – и почему с ним все носятся, как с писаной торбой?

– Это кто там голос подает? Твои стажеры? – не оборачиваясь, спросил первый, и, не ожидая ответ, продолжил: – это сейчас они, молодые, такие прыткие. Не нравится им – писаная торба для них, видишь ли, этот Никодимыч!

– Ничего, оботрутся быстро, – усмехнулся второй, – через недельку-другую петь будут совсем по-другому!

– Он ничего плохого не имел в виду, – тут же, оправдываясь, подал голос второй стажер, – просто интересно, почему у нас все довольны тем, что этот загадочный Никодимыч идет с нашей партией.

– Скоро узнаете, – заметил начальник их партии, – впрочем, мы уже пришли. Добро пожаловать в настоящую деревенскую баню, коих на Руси осталось совсем мало. Городским все больше ванну и душ подавай, вишь ли! А вот следующая настоящая баня будет вам не скоро, может, через полгодика…

С этими словами вся четверка скрылась в дверном проеме бани.

Раздевшись в теплом достаточно просторном предбаннике и захватив с собой шайки, новоприбывшие быстро перешли в следующее, заполненное паром, помывочное отделение. Народу здесь было немного – местные знали, что на завтра намечен уход сразу трех больших геологических партий, собравшихся в поселке, и что перед уходом геологи обязательно, по давно заведенной традиции, пойдут ополоснуться. Поэтому, чтобы не создавать излишнюю толкучку, никто из местных сегодня в баню не шел, и тот из геологов, кто любил парилку, сегодня отрывался по полной. Но к вечеру здесь осталось лишь несколько особых любителей острых парильных ощущений, да к ним присоединилась пришедшая последней четверка.

Вскоре молодежь, а следом за ними и старшие, оказалась в парном отделении. Сухой жар сразу же ожег лица, с непривычки стало нечем дышать.

– Да вы ложитесь на полки, которые пониже, здесь не надо геройствовать, – раздался немного хрипловатый, но доброжелательный голос человека, лежавшего на самой верхней полке, в немыслимо адской жаре.

Лицо у него было приветливое и самое обыкновенное, ничем не примечательное, обрамленное белыми, как свежевыпавший снег, коротко остриженными волосами, но глаза – исключительно живые, быстрые, редкой васильковой синевы. Тело сильное, жилистое, поджарое, выше пояса загорелое до черноты. Роста он был немного выше среднего.

– В бане все равны, – продолжал он, – и начальники, и подчиненные. Все с голенькими пупками, не отличишь.

– Тебе бы, Никодимыч, все насмехаться, – добродушно проворчал один из вошедших, – и когда же угомонишься-то?

– А никогда! Баня – единственное место, где можно отхлестать начальника, и он еще и будет доволен, – подмигнув молодежи, засмеялся Никодимыч, – а кличут меня Федором Никодимовичем, можно просто – Никодимыч. Мы здесь, в поселке, всех зовем просто, по отчеству. А вы, видимо, стажеры в нашей партии? А что городские, у вас на лбу аршинными буквами написано… Как вас величать? А по батюшке? Ну, будем знакомы! Не тушуйтесь, ребята! Хотя, чтобы тебя звали по отчеству, все-таки заслужить надо. А то дадут какую-нибудь кличку, часто и обидную, и будут обзывать так за глаза, а то и в глаза. И никуда не денешься. У меня ведь тоже кличка есть. Если услышите – иди к пану, то это значит, ко мне. Это меня так прозвали – паном, мол, все у него всегда есть, как у пана. Что поселок, что деревня – одно и то же, как ни назови. А деревня – она деревня и есть. Народ простой, незамысловатый…

Это относилось уже к молодежи. И точно, скоро молодежь наравне со старшими и с самим Никодимычем полностью влилась в банный процесс. Хлестала друг друга и своего начальника вениками, смеялась, и ощущение было таким, словно все знают друг друга уже много времени…

…Довольные и умиротворенные, все сидели и отходили от банного жара в предбаннике.

– Никодимыч, а почему у вас пальцев на ногах нет? – вдруг спросил один из стажеров.

И только теперь все присутствующие обратили внимание на то, что, действительно, на одной ноге у того напрочь отсутствовали два пальца и фаланга третьего, а на другой – тоже два пальца.

– Так, памятка об одном случае, – отмахнулся Никодимыч рукой, стыдливо задвигая босые ноги глубже под скамейку.

– Расскажите!

– Как-нибудь потом, ребятки, – посерьезнел Никодимыч, – уже времени много, а завтра рано вставать. Хотя и собрано, вроде бы, все, однако лишний раз не помешало бы проверить.

Никодимыч быстро собрался и ушел. Следом за ним потянулись к выходу и другие геологи. Вскоре в предбаннике остались только стажеры и тот, кого назвали Петровичем, начальник их геологической партии.

– Видите ли, ребята, – заговорил, отвечая на вопрос, застывший в глазах стажеров, начальник партии, – и в самом деле, наличие Никодимыча – это наполовину, если не больше, гарантия успеха экспедиции. Я знаю его уже много лет. Должность у него, как для вас это, видимо, на первый взгляд, покажется странным, самая что ни на есть простая – разнорабочий. Однако… Уже много лет он ходит с геологами. Образование у него – всего восемь классов вперемежку с коридором. Однако все это с лихвой компенсируется природной хваткой и сообразительностью. Если бы он к этому еще и выучился, цены бы ему не было. Но учиться он категорически не желал… Как-то, еще в ранней юности, сбежал он из дома в первую экспедицию, годков пятнадцати от роду. Признаться, и я был тогда молодой, сопливый, только после института, первый раз вел изыскательскую партию. Особо в людях не разбирался. И он напросился тогда со мной. Деревня его нищая, забитая, глухая, он бы точно пропал там или спился. Пожалел я его. И, признаюсь, никогда не жалел о том, что взял с собой. Перед самой войной это было, почитай, более тридцати зим уже минуло с той поры. А в войну он поначалу норовил на фронт удрать. Но мне удалось ему разъяснить, что и наша работа не менее важна для фронта. Что, например, найденная нами магнезиальная соль позволит произвести тысячи тонн термитной смеси и сжечь уйму фашистских предприятий и техники, а найденные бокситы и железные руды – произвести сотни новых самолетов… Никодимыч не двужильный – он семижильный. Вся черновая работа экспедиции, да и не только черновая, будет выполнена идеально. Ему смело можно поручать и некоторые исследования. Все будет сделано строго по инструкции. Он как три вола будет работать сам, и так же будут пахать и его подчиненные. Никодимыч не любит должностей и всегда пишется разнорабочим, но фактически является бригадиром. Тут приходится покрутиться, чтобы найти лазейку и платить ему его настоящую зарплату – а как же иначе? Авторитет Никодимыча в бригаде непререкаем – как он сказал, так и будет, да никому там и в голову не придет оспорить его распоряжения. Особенность его – чувствовать, что надо делать срочно, что погодя, что совсем не делать, как бы на него не давили. И – что самое интересное – за столько лет я не знаю случая, чтобы он ошибся. То есть с ним, как это часто бывает, не делают массу пустой работы. Людям это нравится. Бригаду рабочих-подсобников себе он подбирает сам, и стоит очередь, чтобы попасть в нее… А коммуникабельность у него просто потрясающая, что исключительно важно в тесном замкнутом пространстве экспедиции при каждодневной тяжелой работе. Да вы это и сами, небось, почувствовали на себе, когда через минуту после того, как впервые увидели его, уже вовсю общались, как со старым знакомым. Никодимыч ходит в бобылях. Пробовал он и жениться. Однако через месяц-другой оседлой жизни под крылом какой-нибудь бабенки начинала заедать его тоска, и чем дальше, тем тоска больше, и так до тех пор, пока не сбегал он в тайгу, в очередную экспедицию. Ну, какая женщина будет связываться с ним после его побегов? Правда, слышал я краем уха, что есть такая, которая ждет. Впрочем, в его личные дела я никогда не лез и другим не советую делать это… Я про себя называю его иногда уникумом от природы. Это потому, что он, как никто другой, чувствует, что в ней происходит. Например, за день-два он уже знает о перемене погоды лучше всяких барометров. А однажды ни с того ни с сего начал переносить в сторону лагерь, и это через месяц после того, как его обустроили. А первой же ночью после этого через прежнее расположение лагеря промчался сель. Откуда Никодимыч мог знать, что несколько дней назад где-то за десятки километров проливные дожди шли, а у нас назавтра селем обернутся – загадка. Спрашивал его об этом, а он и сам не знает, откуда. – Просто знаю, и все тут, – говорит. А на местности ориентируется, будто у себя дома ходит, никакого компаса не надо. Один раз взглянет на карту – это если в незнакомом месте – и все, выведет в точности. А последний десяток лет время занимала у меня академическая работа, и Никодимыча я это время я не видел. Но стоило позвонить ему – и вот он тут как тут, и все такой же, будто вчера расстались…