Читать интересную книгу Элементарная педагогика, или Как управлять поведением человека - Слуцкий

По выключке из корпуса я около года метался по разным петербургским пансионам. Содержатели их, узнавая, что я тот самый, о котором тогда все говорили, не соглашались держать меня. Я сто раз готов был лишить себя жизни. Наконец поехал в деревню к моей матери. Никогда не забуду первого с нею свидания! Она отпустила меня свежего и румяного; я возвращаюсь сухой, бледный, с впалыми глазами, как сын Евангелия к отцу своему. Но еще же ему далече сущу, узре его отец его, и мил ему бысть и тек нападе на выю его и облобыза его. Я ожидал укоров, но нашел одни слезы, бездну нежности, которая меня тем более трогала, чем я менее был ее достоин. В продолжение четырех лет никто не говорил с моим сердцем: оно сильно встрепетало при живом к нему воззвании; свет его разогнал призраки, омрачившие, мое воображение; посреди подробностей существенной гражданской жизни я короче узнал ее условия и ужаснулся как моего поступка, так и его последствий. Здоровье мое не выдержало сих душевных движений: я впал в жестокую нервическую горячку, и едва успели меня призвать к жизни.

Восемнадцати лет вступил я рядовым в гвардейский Егерский полк, по собственному желанию; случайно познакомился с некоторыми из наших молодых стихотворцев, и они сообщили мне любовь свою к поэзии. Не знаю, удачны ли были мои опыты для света; но знаю наверное, что для души моей они были спасительны. Через год, по представлению великого князя Николая Павловича, был я произведен в унтер-офицеры и переведен в Нейшлотский полк, где нахожусь уже четыре года.

Вы знаете, как неуспешны были все представления, делаемые обо мне моим начальством. Из году в год меня представляли, из году в год напрасная надежда на скорое Прощение меня поддерживала; но теперь, признаюсь вам я начинаю приходить в отчаяние. Не служба моя, к которой я привык, меня обременяет; меня тяготит противоречие моего положения. Я не принадлежу ни к какому сословию, хотя имею какое-то звание. Ничьи надежды, ничьи наслаждения мне не приличны. Я должен ожидать в бездействии, по крайней мере душевном, перемены судьбы моей, ожидать, может быть, еще новые годы! Не смею подать в отставку, хотя, вступив в службу по собственной воле, должен бы иметь право оставить ее, когда мне заблагорассудится; но такую решимость могут принять за своевольство. Мне остаётся одно раскаяние, что добровольно наложил на себя слишком тяжелые цепи. Должно сносить терпеливо заслуженное несчастие - не спорю; но оно превосходит мои силы, и я начинаю чувствовать, что продолжительность его не только убила мою душу, но даже ослабила разум.

Вот, почтеннейший Василий Андреевич, моя повесть. Благодарю вас за участие, которое вы во мне принимаете; оно для меня более нежели драгоценно. Ваше доброе сердце мне порукою, что мои признания не ослабят вашего расположения к тому, который много сделал негодного по случаю, не всегда любил хорошее по склонности.

Всей душой вам преданный. Баратынский.

Согласитесь, с педагогической точки зрения история в высшей степени замечательная и, как сказал бы Макаренко, доказывающая «великое могущество педагогики». Действительно, как легко сделать из прекрасного интеллигентного мальчика «шалуна», то бишь просто вора.

И вот еще что интересно. Е. А. Баратынский несомненно внес большой вклад в русскую поэзию. Его стихи, однако, это по содержанию типичная «поэзия отчаяния», стихи мрачные, пессимистические. В чем причина этого? Не уходит ли она корнями в детство поэта?

История вторая. В одной из книг известный английский писатель Дж. Даррелл рассказывает о некой своей приятельнице, аргентинке, очаровательной женщине по имени Бебита. Бебита отличалась замечательной способностью: она всех людей считала хорошими, добрыми, золотыми. А надо сказать, что в Аргентине все шоферы - бандиты бандитами. По рожам видно. А Бебита говорит: это прекрасные люди! Даррелл с ней спорит, он ни за что не согласен такое признать. Но вот Бебита садится в автомобиль, заводит разговор с шофером, и шофер меняется прямо на глазах. Он вежлив, он благообразен, он помогает донести вещи (бесплатно), он действительно прекрасный человек! Но при этом Даррелл совершенно точно знает, что этот же самый шофер, не будь Бебиты, вел себя по-другому.

Кто прав, Бебита или Даррелл?

Воздержимся пока от комментариев и перейдем к третьей нашей истории. История третья. Этот отрывок я взял из «Педагогиче кой поэмы» А. С. Макаренко.

Недели через две я позвал Семена и сказал просто

- Вот доверенность. Получишь в финотделе пятьсот рублей.

Семен открыл рот и глаза, побледнел и посерел, н ловко сказал:

- Пятьсот рублей? И что?

- И больше ничего, - ответил я, заглядывая в ящик стола, - привезешь их мне.

- Ехать верхом?

- Верхом, конечно. Вот револьвер на всякий случай. Я передал Семену тот самый револьвер, который, осенью вытащил из-за пояса Митягина, с теми же тремя патронами. Карабанов машинально взял револьвер в руки, дико посмотрел на него, быстрым движением сунул карман и, ничего больше не сказав, вышел из комнаты. Через десять минут я услышал треск подков по мостовой мимо моего окна карьером пролетел всадник.

Перед вечером Семен вошел в кабинет, подпоясанный, в коротком полушубке кузнеца, стройный и тонкий, сумрачный. Он молча выложил на стол пачку кредиток, револьвер.

Я взял пачку в руки и спросил самым безразличны и невыразительным голосом, на какой только был способен:

- Ты считал?

- Считал.

Я небрежно бросил пачку в ящик.

- Спасибо, что потрудился. Иди обедать.

Карабинов для чего-то передвинул слева направо на полушубке, метнулся по комнате, но сказал тихо:

- Добре. И вышел.

Прошло две недели. Семен, встречаясь со мной, здоровался несколько угрюмо, как будто меня стеснялся. Так же угрюмо он выслушал мое новое приказание.

- Поезжай, получи две тысячи рублей.

Он долго и негодующе смотрел на меня, засовывая в карман браунинг, потом сказал, подчеркивая каждое слово:

- Две тысячи? А если я не привезу денег?

Я сорвался с места и заорал на него:

- Пожалуйста, без идиотских разговоров! Тебе дают поручение, ступай и сделай. Нечего «психологию» разыгрывать!

Карабинов дернул плечом и прошептал неопределенно:

- Ну, что ж.

Привезя деньги, он пристал ко мне:

- Посчитайте.

- Зачем?

- Посчитайте, я вас прошу!

- Да ведь ты считал?

- Посчитайте, я вам кажу!

- Отстань!

Он схватил себя за горло, как будто его что-то душило, потом рванул воротник и зашатался.

- Вы надо мною издеваетесь! Не может быть, чтобы вы мне так доверяли. Не может быть! Чуете? Не может быть! Вы нарочно рискуете, я знаю, нарочно...

Он задохнулся и сел на стул.

- Мне приходится дорого платить за твою услугу.

- Чем платить? - рванулся Семен.

- А вот наблюдать твою истерику.

Семен схватился за подоконник и прорычал:

- Антон Семенович!

- Ну, чего ты? - уже немного испугался я.

- Если бы вы знали! Если бы вы только знали! Я ото дорогою скакав и думаю: хоть бы бог был на свете. Хоть бы бог послал кого-нибудь, чтоб ото лесом кто-нибудь набросился на меня... Пусть бы десяток, чи там сколько... я не знаю. Я стрелял бы, зубами кусав бы, рвал, как собака, аж пока убили бы... И, знаете, чуть не плачу. И знаю ж: вы тут сидите и думаете: чи привезет, чи не привезет? Вы ж рисковали, правда?

- Ты чудак, Семен! С деньгами всегда риск. В колонию доставить пачку денег без риска нельзя. Но я думал так: если ты будешь возить деньги, то риска меньше. Ты молодой, сильный, прекрасно ездишь верхом, ты от всяких бандитов удерешь, а меня они легко поймают.

Семен радостно прищурил один глаз:

- Ой, и хитрый же вы, Антон Семенович!

- Да чего мне хитрить? Теперь ты знаешь, как получать деньги, и дальше будешь получать. Никакой хитрости. Я ничего не боюсь. Я знаю: ты человек такой же честный, как и я. Я это и раньше знал, разве ты этого не видел?

- Нет, я думал, что вы этого не знали, - сказал Семен, вышел из кабинета и заорал на всю колонию:

Вылиталы орлы

З-за крутой горы,

Вылиталы, гуркоталы,

Роскоши шукалы.

Вот такие три совершенно разные истории, в разное время, с разными людьми, с разными результатами. И одн№ако все три являются следствием применения на практике одного и того же Педагогического закона. Действительно, для Кристафовича и остальных начальников Пажеского корпуса Женя Баратынский был «шалун», и он им действительно стал. Бебита обращалась с шофером так, как будто он прекрасный человек, и он им действительно становился. Макаренко обращался с Семеном Карабановым, недавним грабителем на большой дороге, так, как будто он уже честный человек, и тот действительно им стал.

Эти три примера выбраны не случайно. В определенном смысле и Кристафович, и Бебита, и Макаренко - педагоги: ведь человек человеку педагог.

Однако начальник отделения Кристафович и прочие деятели Пажеского корпуса - это классические невежды, которые не подозревают о существовании педагогических законов, а потому поступают противно тому, как нужно поступать. Заметьте, они не имели целью сделать из своего воспитанника вора. Им это было просто невыгодно. Но они действовали по первому побуждению и допустили ; ошибку.