Читать интересную книгу Искушение в пустыне - Иван Наживин

— Какая же это справедливость! — невозмутимо возразил Рукин. — Я не хочу строить для вас оперетки, а вы меня будете за это казнить.

— Довольно крови!.. — крикнула Надьо и с отчаянием добавила: — И вот мы все разговариваем и разговариваем, а дети брошены без призора и растут, как звереныши…

— Казни плохое начало… — сказал Макс. — И кто будет палачом?

— Можно бросить жребий… — сказал Рейнхардт.

— Никакой жребий не заставит меня сделать то, чего я не хочу… — сказал Макс.

— Разумеется!.. — воскликнула Ева.

— Охотники найдутся, только заплати… — грубо крикнул кто-то.

— И до чего надоела эта болтовня!.. — громко зевнул Гаврилов.

— Кто это сказал об охотниках казнить за плату, товарищи?… — строго сказал Рейнхардт.

— Кто это? — переглядывались все недоверчиво. — Какая гадость! Что же сказавший прячется?… Позор…

— Я должен напомнить вам о той ошибке, товарищи, которая так повредила нам в Европе… — сказал Арман. — Не будем снова повторять ее, не будем впадать в ту страшную канцелярщину, которую завели мы там, когда власть была в наших руках. В каждой улице у нас было по 30 комиссий, а при них 459 подкомиссий, и в конце концов счастливый гражданин социалистической республики без Бедекера не знал, куда ему и ступить…

— Разрешите и мне, товарищи, сделать одно заявление по просьбе русских крестьян-коммунистов… — сказала Маслова. — Если мы окончательно решим разделиться, то и эти коммуны единомышленников придется разбить на национальные группы: огромное большинство из нас ораторов на собраниях не понимает, так что все эти дебаты, в сущности, ведутся небольшим кружком образованных людей, а для остальных являются самой непроизводительной тратой времени. С годами, когда нами будут налажены школы единого языка, — эсперанто, например, — мы выйдем из этого затруднения, а пока, чтобы организация разумной жизни шла, действительно, сознательно, нам необходимо разбиться по национальностям…

— Правильно!.. Конечно… — раздались голоса. — Что же слушать, ничего не понимая…

Профессор Богданов, ласково разговаривавший с окружившими его туземцами, сказал:

— Вот и мои чернокожие друзья тоже очень остро чувствуют это. В качестве представителей тоже человечества они добродушно ходят на все наши собрания, но не понимают ничего. Это большое упущение в деле, тем более, что вы только налаживаете коммуну, а они живут коммунистической жизнью — правда, в большой нищете, — с сотворения мира…

— Разбиться по национальностям необходимо… — говорили коммунисты. — Это решено…

— Но как же можем мы избрать исполнительный комитет и чрезвычайную комиссию сегодня же, когда мы к этому не подготовились? — развел руками Гольдштерн. — Кого же выбирать? Надо отложить выборы хотя на три дня, чтобы проделать хотя небольшую избирательную кампанию.

— Вы делайте, братья, как найдете для себя лучшим, — сказал Рукин. — А мои друзья уполномочили меня заявить вам, что ни в каких выборах мы участвовать не будем, никакому исполнительному комитету, если он прикажет нам что-нибудь несогласное с нашим разумом или совестью, повиноваться мы не будем, а теперь вот уходим с собрания, ибо наступил час нашей духовной беседы, а потом молитвы, а после мы пойдем к бухте строить себе дом молитвы и жилища…

— Да вы не имеете права делать этого!.. — воскликнул Рейнхардт. — Там место нужно для устройства портовых сооружений, пакгаузов и проч.

— Вы сказали, что для поселения вам удобнее та, северная часть побережья, мы охотно уступаем вам и берем себе худшую часть, южную… — сказал Рукин. — А теперь вы не пускаете нас и сюда, потому что и это место нужно вам для постройки ненужных пакгаузов. Так куда же нам деваться?

— Вот это и решит жилищная комиссия при исполнительном комитете… — воскликнул Рейнхардт.

— А я уже заявил вам, что никакого исполнительного комитета нам не нужно… — отвечал Рукин. — Голоса Бога, говорящего нам в душе нашей, с нас вполне достаточно…

— И почему это, товарищ Рейнхардт, вы приняли этот тон командира? — вставил Гольдштерн. — Это оскорбляет наше человеческое достоинство.

— Да, да… — поддержали его из толпы. — Вот заберутся эдакие командиры по разным исполнительным комитетам да чрезвычайкам и будут опять всеми вертеть…

Собрание невнятно и возбужденно загалдело. Гаврилов яростно подлетел к трибуне, отстранил Рейнхардта и закричал:

— Товарищи, тут явный саботаж каких-то тайных врагов коммуны!.. Кто знает, может быть, среди нас много агентов буржуазии, подосланных, чтобы взорвать нас извнутри? Довольно слов!.. Сейчас же мы должны избрать исполнительный комитет и чрезвычайную комиссию и послать туда людей энергичных, которые железной рукой взяли бы за горло гидру буржуазии…

Небольшая группа его приятелей со Скуйэ во главе бурно выражает ему свое одобрение. Рейнхардт втайне был немного озадачен: это были как раз те люди, от которых и хотелось ему очистить остров прежде всего.

— А вы знаете, как назвали черные эту поляну? — с улыбкой спросил профессор лорда Пэмброка, который, поблескивая очками, с большим вниманием слушал коммунистов.

— Well?… — сказал тот.

— Поляной Великой Беседы.

— О, very nice indeed![2]… — усмехнулся лорд.

— И для всего острова это прекрасное название. Но откровенно говоря, меня начинает эта великая беседа смущать немного: что-то очень уж нелепо… А?

— Это только начало еще… — заметил профессор и вдруг воскликнул: — Это еще что такое?

Из леса вышла большая толпа коммунистов. Все они о чем то громко и возбужденно разговаривали.

— Это что такое? — спрашивали все вокруг. — С какими новостями, товарищи?

— Мы пришли сообщить вам, товарищи, — громко начал высокий и худой швед с точно стеклянными глазами, — что, согласно почину инициативной группы, мы произвели выборы в исполнительный комитет и в чрезвычайную комиссию. Результаты…

— Какие выборы? — раздались со всех сторон голоса. — Что за скоропалительность?.. Надо хоть два дня на подготовку…

— Довольно болтовни!.. — бешено крикнул с трибуны Гаврилов. — Выборы!..

— А мы уходим… — заявил Рукин и большая толпа сектантов, беседуя между собой, пошла к берегу бухты.

— Не уйдете и вы!.. — крикнул им вдогонку Егоров. — Догоним!..

— Нет, это решительно невозможно… — говорили вокруг. — Где же порядок? Прямо голова распухла…

Общий бестолковый галдеж. Профессор с улыбкой объясняет что-то туземцам. На трибуне что-то кричит, бешено жестикулируя, и стучит по пюпитру кулаком Гаврилов…

Пропавшеее письмо

Профессор Богданов сидел в своей скромной комнатке за рабочим столом, заваленным всякими бумагами и книгами. Над столом висел большой портрет молодой красивой женщины, а пред ним, как тихая жертва, — большой букет живых цветов. В широко открытую на террасу дверь виднелась дорога и бухта с дремлющим крейсером. Рядом в кресле сидел лорд Пэмброк.

— Чем же кончилось ваше столкновение с Рейнхардтом? — спросил профессор.

— О, я успокоил его очень быстро!.. — сердито отвечал лорд. — Я сказал, что подчиняться распоряжениям его исполнительного комитета я не желаю: я здесь второй представитель международной комиссии и своей лаборатории для его бестолковых общественных работ я не брошу, а если он позволит себе хоть малейшее насилие, пушки «Нор-фолька» очень быстро сотрут его с липа земли вместе с его чрезвычайкой…

— Ого, как вы поговариваете!.. — усмехнулся профессор.

— Но он нестерпимо надоел мне, этот зарвавшийся еврей!.. — раздраженно воскликнул лорд.

— Это очень нехорошо, друг мой… — повторил профессор и, смеясь, прибавил: — Вы начинаете сердиться, а это помешает объективности ваших наблюдений…

— Я лучшие годы свои отдал проповеди коммунистического анархизма, — задумчиво сказал Пэмброк, глядя в землю. — Но для коммунизма нужен прежде всего человек в прекраснейшем смысле этого слова — в этом Макс совершенно прав. А эти… бешеные орангутанги прежде всего и разрушают всякую веру в человека… И больше всего этот нахал-еврей… Вы посмотрите, что он только делает!..

— Очень смотрю… — отвечал профессор. — И, по моему мнению, опыт становится все более и более интересным…

Вы помните, как первые дни он кричал против квази-коммунистов, которые примазались к ним? А теперь он провел в чрезвычайку как раз этих уголовных господ, и они действуют…

— Не понимаю, на что ему понадобились эти прохвосты!.. — сказал лорд.

— Они не имеют никаких моральных «предрассудков», они очень активны, они не желают работать и для сохранения своего положения господ, привилегированных, они пойдут на все… — отвечал профессор. — Теперь все чистое и действительно благородное притихло. И определенная опасность прежде всего грозит этому мечтателю Максу.