Александр Матвеевич обедает вместе с матерью и двумя племянниками. В углу комнаты светится голубой экран телевизора. Идет детская передача, и племянники не знают, куда смотреть: на экран или на дядю.
- Забыла тебе сказать, Шура, - говорит мать, подкладывая квашеную капусту в тарелку сына. - Утром, когда ты спал, к тебе пионеры приходили. Я им сказала, чтобы после обеда зашли. Фотографии твои они уж давно перетаскали, так теперь им, видишь, живого подавай!
- К пионерам сходить можно, - кивнул Седов, - они хоть пить не заставляют...
Неожиданно изображение на экране пошло полосами и исчезло, раздался оглушительный и высокий по тону рев. Седов быстро подошел к телевизору, убрал звук. Через несколько секунд так же неожиданно изображение восстановилось.
- Не могут, черти, никак наладить, - вздохнула мать. - Каждый божий день вот так орет, словно чумовой. Иногда, поверишь, так рявкает, прямо из рук все валится. Любаша из клуба в район звонила, жаловалась, а они говорят: знаем, знаем, скоро исправим... У вас в Москве, поди, такого безобразия на телевизоре нету...
- Ехать мне надо, мама, - тихо сказал Седов.
1 августа, пятница. Тбилиси.
Дом Анзора Вахтанговича Лежавы стоит у подножия Мтацминды. Большая квартира с застекленной террасой выходит на гору, в кудрявой зелени которой прячется просторный, бестолковый и суетливый ресторан, куда Анзор категорически отказался вести своих гостей, убедив в том, что настоящий грузинский стол можно сделать только дома.
Несколько мужчин, друзей Анзора, толпятся вокруг большого, красиво накрытого стола, в то время как его жена и сестра Лия следят на кухне за бараньей ногой, шашлыками и табака, доделывая те самые дела, на которые даже у очень хороших хозяек всегда не хватает все-таки двадцати, ну, пусть, пятнадцати минут.
Три девочки - мал-мала меньше - дочки Анзора, принаряженные по случаю прихода гостей, сидят тихонько в уголке, уставшие от трехдневных репетиций книксенов и окончательно запуганные всеми предупреждениями матери и тетки касательно правил хорошего тона.
Наконец звонок в дверь. Космонавты - вся пятерка - вваливаются в квартиру и после неизбежной сутолоки и уговоров рассаживаются наконец за столом.
Анзор тихо предупреждает по-английски, что если какой-либо из тостов, произнесенных тамадой, можно будет пропустить, он подаст знак, положив на бокал палец.
Начинается грузинское застолье. Тамада говорит долго и красиво. После каждого тоста гости незаметно смотрят на Лежаву, но Анзор ни разу не подает им условного знака, Он лишь смущенно пожимает плечами под их вопросительными взглядами. Стейнберг, осушив бокал с вином, ставит шариковой ручкой "галочку" на белой бумажной салфетке. Уже взлетела целая стая таких "галочек".
За столом очень весело, и тамаде с большим трудом удается заставить слушать себя.
- Пока мы здесь развлекаемся, - говорит он, - наш друг и товарищ Александр Матвеевич Седов мучается в руках медиков. Нам горько, что с нами нет этого замечательного человека. Я предлагаю тост за его здоровье, за то, чтобы он выдержал все испытания на Земле и все перегрузки в космосе!
Редфорд встает с бокалом. Вслед за ним встают все.
- Я уже заметил, - говорит Редфорд, - что в Грузии есть обычай дополнять тосты; Я хочу сказать о Саше. Я рад, что встретил этого человека, И я очень хочу работать с ним вместе...
Ночь в квартире Лежавы. В спальне, на диване в гостиной, в кабинете отца, на широкой тахте веранды спят гости, которых Анзор не пустил в гостиницу.
Лия с женой Анзора тихо, стараясь не звякать посудой, убирают со стола. Захмелевший Анзор пытается помогать, но больше мешает; его уговаривают ложиться, но он говорит, что будет ждать отца, которого еще не видел и с которым ему "необходимо выпить совсем немного вина". Отец Анзора - сменный мастер прокатного цеха на металлургическом заводе. Наконец внизу, под террасой, тихо цокает дверца "Жигулей", и в комнату входит Вахтанг Георгиевич. Он целует сына, умывается, потом тихонько, оглядываясь на двери, за которыми спят гости, подсаживается к разоренному столу, наливает вино.
- Ну, рассказывай, какие новости, космонавт...
- Те! Тихо, они только заснули, - отвечает Анзор.
Весь их дальнейший разговор происходит шепотом.
- Даже не знаю, с чего начать, - шепчет Анзор. - Еще до приезда американцев было принято решение по биологической программе. Когда я выступал в ОКБ, сначала поднялся страшный крик, ведь всех интересуют сегодня радиосбои и никому до биологии дела нет, но Зуев всех быстро успокоил и полностью меня поддержал. Я же им все подсчитал, и Зуев говорит: "Лежаве нужно 7 миллионов, и мы должны деньги эти ему дать. Потому что надо...".
- Сколько? - переспросил отец.
- Семь миллионов. Да. Заплатим, говорит, раз нужно.
- А ты убежден, что нужно?
- Убежден. Один анализатор фотосинтеза стоит...
- Погоди. Ты представляешь, что такое 7 миллионов?
- Представляю. Я же объясняю тебе: анализатор...
- Нет, не представляешь! - Вахтанг Георгиевич повысил голос, Анзор замахал на него руками, и тот опять зашептал: - Вас, молодых, избаловал, нет, развратил социализм. Да, да, именно развратил! Своих денег у вас не было и нет, и считать вы их, понятно, не научились. А народные для вас тьфу, трава, бумажки! Миллион, миллиард! Вы умеете произносить эти числа и не содрогаться. А при слове "тысяча" порядочный человек обязан содрогаться.
- Почему "содрогаться"?! Пусть жулик содрогается. Что я их краду?
- Нет, вы их не крадете. Хуже: вы их не чувствуете. Вот ваши коллеги, он кивает в темноту комнат, где спят американцы, - они чувствуют потрохами каждый доллар. "7 миллионов!"
- Но, папа, это большая программа. Анализаторы жизнедеятельности, экология, ряд вопросов по охране внешней среды...
- Не спекулируй своей средой! Не смей спекулировать! Я читал в журнале недавно: в Германии еще в 18-м веке спекулянты, как ты, утверждали, что фабричная труба всех удушит. Я не спорю, нужны и фильтры, и в Куру спускать всякую гадость, конечно, безобразие. Но 7 миллионов! На эти деньги можно построить еще один прокатный стан!
- Отец, мне стыдно тебя слушать, ты государственный человек, депутат... Какой стан? О чем ты?
- Да, я именно государственный человек! Я рассуждаю как государственный человек! Я получаю за 7 миллионов стан тонкой прокатки и катаю жесть. Из этой жести делают банки. В банки кладут соки, варенье, фрукты, мясо, молоко. - Он яростно жестикулирует, руками хватая разные кушанья со стола, - И ты знаешь, что банок этих не хватает, что у нас и в Азербайджане гниют оливки, а на Украине яблоки уже поросята не едят. Я металлург, с меня за оливки не спросят, но я коммунист, и я понимаю, что глупо покупать за границей масло и гноить свои оливки. Вот зачем мне 7 миллионов!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});