Но, проснувшись от крепкого пинка в бок, киммериец обнаружил, что холодные змеи обратились стальными браслетами. Он по-прежнему лежал на ковре в уютном маленьком покое, однако девушек рядом не было, и вместо их прелестных очей увидел он мрачную физиономию толстобрюхого портового смотрителя, с отвисшими губами и носом, похожим на перезрелую грушу. У двери маячил еще один чиновник, не такой важный, как смотритель – сморщенный старикашка с алчным блеском в глазах; вдоль стены же выстроились восемь солдат с увесистыми дубинками и большими луками, торчавшими за спиной. У одного из них через плечо висела портупея с мечами Конана.
Киммериец сел и протер глаза, брякнув железом. Сковали его основательно: тяжелые браслеты на руках и ногах, стальной обруч на шее и еще один – на поясе. Со всех этих украшений свисали цепи, толстые и тяжелые, начищенные до блеска и соединявшие лодыжки и запястья с поясным и шейным обручами. Конан попробовал встать и через мгновение убедился, что может вытянуть ноги, но вот развести руки в стороны никак не удавалось – цепь была слишком коротка.
– Не двигаться! – рявкнул портовый смотритель. – С меня хватит тех бесчинств, что ты, варварская рожа, натворил вчера!
По властному кивку чиновника двое солдат отлепились от стены, и киммериец ощутил холодное прикосновение окованных железом дубинок. Их шипы покалывали затылок, и было ясно, что при первой же попытке к сопротивлению ему проломят череп. Поразмыслив, Конан решил вступить в переговоры.
– В чем меня обвиняют? – демонстрируя миролюбие, он скрестил могучие руки на груди, – Я туг со вчерашнего вечера, господин мой, и подтвердить то могут два почтенных туранских купца, Мир-Хаммад и Саддара, с коими я приплыл из Аграпура. Мы выпили пару кувшинов с брандом и взяли девушек… Больше я ничего не успел сотворить, видит Кром!
– Видит Трот, что у тебя слишком короткая память! – передразнил Конана смотритель и повернулся к старику у двери. – Сейчас судья Сипах Шашем, светоч справедливости, перечислит все твои преступления. Ну, почтенный, приступай!
– Как прикажешь, благородный Гих Матара!
С этими словами старикашка вытащил из-за пазухи скатанный в трубку пергамент, откашлялся и развернул его. Прикинув на глаз размеры свитка, Конан догадался, что успел натворить немало. Вот только когда? Хоть у него трещало в голове после вчерашних возлияний, он отлично помнил, как отправился на покой в компании черноглазой, светловолосой и рыженькой. Помнил киммериец и все, что последовало затем – вплоть до того момента, как он мирно уснул в объятиях своих подружек. В памяти его даже всплыло имя черноглазки – Лильяла, туранская невольница. Две другие красотки ему не представились, но светленькая вроде бы была из Бритунии, а рыжая – из Гандерланда. Судья Сипах Шашем, светоч справедливости, сиплым старческим голосом начал зачитывать обвинения, и Конан, изумляясь все больше и больше, узнал, что вчера попытался подсунуть честному кабатчику, хозяину «Веселого Трота», мешок с поддельными серебряными монетами. Но то был лишь первый пункт в длинном списке; вскоре судья поведал, как варвар, уличенный бдительным кабатчиком, принялся дебоширить, ломать столы, метать о стену и в головы гостей заведения кувшины с брандом, рубить мечами лавки, хвастать своей непобедимостью и гнусно поносить богов и громоносного пладыку Хаббатеи Гхора Кирланду. А кончилось псе тем, что устрашенный хозяин с превеликим трудом уговорил буяна обратить внимание на девушек и, рискуя жизнью, сопроводил его наверх, где варвар предался плотским удовольствиям, после чего и уснул, сраженный хмелем. Итак, проведя в славном и законопослушном городе Хаббе один лишь вечер, он совершил великое множество преступлений, включавших: сбыт фальшивых денег, ущерб, причиненный имуществу кабатчика, пьяную драку и членовредительство, оскорбление царствующей особы и богохульство. За что и приговаривается к рабскому ошейнику и цепям.
– Вот так! – довольно потирая руки, заявил смотритель Гих Матара, когда чтение было закончено. – Никто не скажет, что в славной Хаббе не блюдут закон и обижают чужеземцев! Ты, варвар, уличен в мерзких деяниях, совершенных близ гавани, в той части города, что находится под моим надзором. Я расследовал случившееся, судья составил нужный документ и вынес приговор; теперь осталось лишь отправить тебя на галеры. Поворочаешь веслом лет десять, отучишься буянить!
– Вранье! Все – вранье! – прорычал Конан, изо всех сил натягивая цепи. Огромные мышцы его вздулись, лицо покраснело, но порвать железные узы он не смог – цепи, обручи и браслеты соединялись так хитро, что он скорее сам бы себя задушил. Опустив руки, он снова рявкнул: – Вранье, выдуманное вами, ублюдки Нергала! Хаббатейские крысы, смрадные жабы, псы, отродья Сета, проклятые недоумки! Я же сказал, что со мной были два туранских купца! Спросите у них! У Мир-Хаммада и…
Портовый смотритель мигнул стражнику, и шипы палицы вонзились Конану в затылок. Он смолк, чувствуя, как по шее течет кровь.
– Так-то лучше! – с довольной ухмылкой произнес Гих Матара. – Что до почтенных купцов, Мир-Хаммада и Саддары, то они удостоверили все сказанное судьей Сипахом Шашемом, в чем и расписались, приложив к пергаменту свои печати. Один же из них – а именно, досточтимый Саддара, – еще в гавани шепнул мне, что ты, варвар – хвастун, грабитель, богохульник и буян, и что за тобой надобно присматривать с особым тщанием. То же самое было сказано Саддарой и хозяину «Веселого Трота», но этот добрый человек решил смягчить твое сердце напитками, лапшой, бараном в молоке и прочими утехами, за что и пострадал: заведение его разгромлено, а постояльцы перепуганы. За все содеянное ты понесешь кару, а потому…
Смотритель толковал еще что-то, но Конан уже не слушал, лихорадочно соображая, по какой причине Мир-Хаммад и Саддара, вчерашние собутыльники, предали и продали его. В чем их выгода? Этого он никак не мог понять. Или им пригрозили? Но, опять-таки, почему? Какое дело этим хаббатейским жабам, смердящим псам, до него, до Конана? Или у них людей на галерах не хватает? Но всякий торговый город жив доверием купцов и странников, а значит, должны в нем соблюдаться законы и торжествовать справедливость. Схвати без повода одного, другого, третьего чужеземца, так четвертый и все прочие обойдут город стороной – вместе со своими товарами и караванами!
Нет, что-то здесь нечисто, – размышлял Конан, поглядывая то на смотрителя Гиха Матару, то на жавшегося в дверях судью, то на дюжих широкоскулых портовых стражей с шипастыми дубинками и большими луками. Как бы то ни было, добраться до своих мечей он не мог, а даже добравшись, не сумел бы размахнуться, ибо сковали его умело и тщательно. Значит, пришла пора отправляться на галеры! О них Конан думал без особого восторга, но и без страха, потому как за пятнадцать лет скитаний ни цепи, ни веревки, ни темницы не могли его удержать, и все его пленители рано или поздно отправлялись на Серые Равнины – либо со вспоротым животом, либо с перерезанным горлом.