и дотянулась бы до него, если бы только могла сесть.
– Он золотой, – выпалила я. – И крыши, и стены, и даже улицы. В полдень нам приходилось спать, потому что на солнце золото сияло так ярко, что мы могли ослепнуть.
– Золотой город?
Если бы я уловила в ее голосе хотя бы тень сомнения или враждебности, то расплакалась бы, пойманная на такой чудовищной лжи. Тонкин я совсем не помню или, по крайней мере, уверила себя в этом, но если я что и знала наверняка, так это то, что он вовсе не золотой.
Но в ее глазах не было ничего, кроме чистого доверчивого восторга, и она придвинулась ближе, села рядом со мной на постель.
– Расскажи еще, – велела она, и я подчинилась.
Несмотря на то что мне давали читать только благопристойные книжки, в детстве я обладала неистовым воображением. Рассказывая Дэйзи о летающих воинах, которые одним взмахом меча сносили головы визжащим девам, о женщинах, разъезжающих верхом на слонах, и о двух лунах, поднимающихся по ночам в небо, я чувствовала себя иссушенной почвой, на которую наконец-то пролился дождь. Она сидела рядом, в задумчивости держала меня за руку и изредка проводила ноготками по линиям на моей ладони.
Выдохлась я наконец, когда рассказывала ей об огромных танцующих львах, тех самых, которых жрецы вырезают из плотной красной бумаги так искусно, что, когда наконец распадаются обрезки, можно увидеть круглые выпученные глаза, разинутые пасти и каждый тугой завиток на пышной гриве. За время моей паузы Дэйзи успела задуматься, потом потянулась, сунула руку под мою подушку и извлекла ножницы и изуродованную книжку с картинками.
– Покажи, – попросила она, и неизвестно почему я не сумела придумать никаких отговорок: не сказала, что танцующих львов разрешено вырезать только жрецам или что я слишком устала, слишком слаба, слишком юна для такой работы.
Вместо этого я потакала лжи, каждое мгновение ощущая груз внимательного взгляда ее голубых глаз на моих руках. Вскоре мне придется сдаться, но не сейчас, пока между нами еще натянут хрупкий мостик чистого доверия и ожидания чуда.
Я открыла новую страницу в середине книги – на ней Джордж и Джейн наловили светлячков в банку с крышкой – и принялась вырезать. Даже в том возрасте я понимала, что скоро все будет кончено. Я вырежу из бумаги хлипкого, невзрачного льва, и Дэйзи поймет, что я обманщица.
Но почему-то этого не произошло.
Вместо этого, пока я выкраивала приблизительные контуры льва из умильных улыбок Джорджа и Джейн, мои руки двигались не менее, а все более уверенно, и казалось, будто свет моей маленькой лампы для чтения потускнел. В своей жизни я видела живого льва всего один раз, и это был беззубый и злобный зверь, привезенный в город дешевым цирком. Через два города после Луисвилла он убил малолетнего акробата, которому не повезло пройти слишком близко, и в глубине души я не удивилась. Мысленным взором я видела гривы, курчавые, как клубы пара, и вместе с тем – рыжий клубок шерсти, свалявшийся и плешивый. То, что я вырезала из плотной шероховатой бумаги, представляло собой нечто среднее, как и четыре лапы, заканчивающиеся изящно изогнутыми острыми когтями, хвост, завернутый на спину зверя, и изгибы мышц на львиных ляжках и плечах.
Я отмечала дыхание Дэйзи у меня над ухом, деликатное тиканье часов из позолоченной бронзы на каминной полке, далекие голоса гостей за ужином, внизу. Все это принадлежало другой стране, потому что, пока я выстригала бумагу вокруг львиных челюстей, мои пальцы обдавало жарким дыханием. В нем ощущалось бремя кошачьего нетерпения, и я резала быстрее, мои движения становились небрежными и в то же время более плавными. Лезвия двигались по некой изогнутой линии, которую я не видела, а чувствовала. Один раз я была уже почти уверена, что все испортила, но тут длинный извилистый обрезок отвалился от фигуры, и лев обрел форму.
– Как красиво! – ахнула Дэйзи, когда я предъявила льва ей на оценку.
Даже одного этого оказалось бы достаточно. Но это, конечно, было еще не все.
Зажатый в моих тонких пальцах, бумажный лев задрожал, как на ветру. Он извивался, он плясал, и вскоре четыре вырезанные лапы замолотили воздух в поисках точки опоры, а потом задние лапы изогнулись дугой и оцарапали мне запястье. Лев был всего лишь бумажным, размерами меньше котенка, он просто не мог оцарапать меня, но барахтался так, что я невольно отшатнулась, уверенная, что, повернув руку, увижу на ней четыре тонкие царапины, выстроившиеся в ряд.
Дэйзи издала крик удивления, я прикусила язык. Мы увидели, как лев спорхнул на пол, приземлившись тяжелее, чем следовало бы бумаге. На мгновение он помедлил, словно был сбит с толку своей бумажной сущностью так же, как и мы, а потом подобрал под себя все четыре лапы и несколько раз повернулся на месте. Что-то изменилось, теперь он был не просто фигуркой из плотной бумаги и воплощением отчаянного желания ребенка заслужить одобрение. Он стал памятью о свирепом льве и далеких землях, в нем возникли дыхание, обида и стремление. Вырезанные мной пустоты стремительно заполнялись мышцами и шерстью, и мы взирали на него, как завороженные, пока не заметили, что он еще и растет.
– Джордан! – вскрикнула Дэйзи, схватив меня за руку. Ее острые ноготки вонзились в мое голое плечо, но я представляла, что делать, не больше, чем она. Мы уставились на существо, которое вращалось и росло прямо у наших ног, обе ощущали на лицах его жаркое и едкое дыхание, воняющее кровью ребенка-акробата, который летал над головами тысяч зрителей, но никогда не спал в настоящей постели.
В панике я метнула в существо ножницы, а увидев, что ничего этим не добилась, плашмя сбросила на него книгу. Она подействовала: существо взорвалось жадным пламенем, из-под книги вырвался негодующий и яростный рев, заставивший нас обеих изумленно взвизгнуть.
Мы сидели с ногами на постели, я цеплялась за Дэйзи так, словно и не я одна все это натворила. И уже чуть не плакала, когда Дэйзи вдруг потянулась к тумбочке у моей кровати, на которой Томасина каждый вечер оставляла высокий стакан воды. Дэйзи схватила стакан и у меня на глазах, почти не глядя, вылила на пламя. Оранжевое пламя с пронзительным и злобным шипением отступило, пышными, как подушки, клубами повалил грязно-серый пар. Мы с Дэйзи застыли, крепко держась за руки и дружно склонив головы, не сводя глаз с тлеющей мешанины, которая еще недавно была движущимся, живым бумажным львом.
– Извини… – чуть не плача, пробормотала я, но она игриво усмехнулась мне.