Читать интересную книгу «Ныне и присно» - Константин Мартынов

— Ты у меня второй… — ни к селу, ни к городу объявила девица и потупилась.

«Ага… в каком десятке?» — мысленно усмехнулся Сергей, но вслух не сказал ничего. Лениво повернувшись к девице он прикусил напряженно торчавший сосок. Наталья охнула и часто задышала. Шарик «чупа-чупса» по-прежнему круглился за щекой. Изо рта девицы несло синтетическим ароматизатором… и сама Наталья вдруг показалась Сергею насквозь синтетической, как надувная кукла в секс-шопе.

Сергей встал, голышом прошлепал к окну. За стеклом сонно ворочался город… провонявший бензином, одноразовым пластиком и несбывшимися надеждами…

— Знаешь, Наташа… — бросил Шабанов не оборачиваясь, Расставаться нам пора. Тебя мама еще не потеряла?

— Ч-ч… что?! — оторопело переспросила девица, едва не подавившись конфетой.

— То! Собирайся и уматывай.

Сергей присел на подоконник — так, чтобы видеть происходящее в комнате: подставлять спину разъяренной фурии — а она сейчас разъярится! — мог разве что законченный идиот.

Наталья вскочила, путаясь в тряпках, принялась торопливо одеваться…

— Гад! Скотина!

Девица театрально всхлипнула, трясущиеся от обиды руки дергали неподдающуюся «молнию» платья.

— Знаю, — равнодушно согласился Шабанов.

Наталья, подхватив сумочку, выскочила на лестничную площадку. Громко — до хруста штукатурки — хлопнула дверь. Сергей поморщился и пошел запирать замок.

На столе в пустом пивном бокале увядала забытая роза.

* * *

Он шагнул из прихожей в комнату… точнее попытался проем двери затянула невидимая пленка.

— Н-не понял, — пробормотал Сергей, машинально упершись в преграду.

Пленка мягко спружинила, оттолкнув его назад. Сердце испуганно трепыхнулось, готовое провалиться в желудок.

Преграда начала мутнеть, комната за ней быстро погружалась в неприятно знакомую сизую дымку.

— Какого хрена?! — взревел, будя ярость, Шабанов и, выставив вперед плечо, ломанул со всей дури.

Пленка натянулась… и лопнула. С тихим треском статического разряда. Сергей пролетел сквозь странный пахнущий горьким дымом полумрак… чтобы удариться о шершавую бревенчатую стену. Ноги запутались в ворохе устилавших пол шкур… оленьих шкур… Обдирая плечо о плохо ошкуренные бревна, Шабанов сполз на пол.

Опять?! Сергей застонал. В глюки больше не верилось. Не бывает таких глюков! Пропади оно все пропадом!!!

* * *

— Совсем плохой твой сын, Агафья. Не знаю я, как ему помогать, — ржавым напильником проскрипели за спиной.

Сергей осмотрелся — строжко, сквозб полуприкрытые веки. У горящего в центре тесной избушки очага сидел одетый в меховую куртку-печок толстый лопарь. Заплетенные в тонкие косички черные с густой сединой волосы обрамляли иссеченное полярными ветрами лицо. Утонувшие в морщинах подслеповато прищуренные глаза смотрели на замершую у низкой двери женщину, судя по расшитому бисером сарафану и убранным под платок волосам — русскую. В левой руке лопарь держал похожий на широкое блюдо бубен, пальцы правой машинально выбивали по натянутой коже тихий завораживающий ритм. Ведун… нойд, если по-лопарски.

— Я заплачу! Хорошо заплачу! — моляще сказала Агафья. У меня соли бочонок есть — твой будет!

— Соль, это хорошо, — согласился нойд. — Другое плохо зачем лопарю столько соли? Мы ее не любим… Твой муж на Грумант ходил… ворвань есть?

Ворвань — топленый жир морского зверя… Забыто стоявший у стены Сергей встрепенулся, напряг память — как там Суржин говорил? «Что я Агафье скажу?.. такой же бешеный, как отец…»

Прошлое?! Опять этот Тимша Шабанов? Предок хренов! Чего ему в могиле не лежится? Чего привязался?! А пришедшая к нойду Агафья кто? Пра-пра — сколько-то раз — бабка? Непутевого сыночка от контакта с будущим лечить пробует? Во попал!

Сергей нервно хохотнул, чем тут же привлек внимание.

— В себя приходит, однако, — скучно заметил шаман. Зачем нойда теребишь? К попу ходи, он молитву прочитает…

— Была я у батюшки… — уныло сказала Агафья. — Сказал, все по воле божьей деется, молись… Тоже ворвань просил…

— А ты молиться не стала, ко мне пошла? Думаешь, у нойда на всякий случай травка есть? Тимша попьет — сразу здоровый станет? Нет у меня такой травки. Будь он лопарь — сайво-предков спрашивать надо… а так кого я спрашивать буду?

— Свекровь моя покойная из лопарей… — неуверенно напомнила Агафья.

Нойд похмыкал, почухал в затылке. Вплетенные в косички резные фигурки перекатились со спины на грудь.

— Верно говоришь, — согласился он. — Была такая… Без отцова позволения за русским пошла… Думаешь, сайво о ее внуке заботиться будут?

Агафья промолчала. По щеке, блеснув отраженным светом, прокатилась слеза.

Прошлое ли, кошмар очередной, а видеть неподдельное горе и оставаться безучастным — невмоготу!

— Че кочевряжишься, дед? — ядовито поинтересовался Сергей — Цену набиваешь? Грош тебе цена в базарный день. И сам ты пенек замшелый, и бубен твой гнилой, и травки выдохлись!

— Молчи, сынок!

Агафья метнулась к Сергею, широкие рукава сарафана взвились, как крылья спасающей цыпленка клуши. Нойд меленько захихикал.

— Совсем ожил. Хорошо. Давно, однако, пора!

Агафья замерла… Сергей, только сейчас сообразив, что из одежды на нем разве что пара шрамов, мучительно покраснел и потянул на себя лежавшую под ногами оленью шкуру.

— Замерз? — по-своему понял нойд. — Ничо, скоро согреешься… Ты, баба, — обратился он к Агафье, — про ворвань не забудь. Полбочонка сейчас дашь — за труды, да бочонок когда сын совсем здоров будет.

— Побойся Христа, Сыйт! — ахнула Агафья. — В мае немцы каянские[6] побережье зорили, мало до Умбы не дошли и ты туда же последнее отнимать! У меня кита в подполе нет — где столько ворвани взять?

— Мне ваша вера не указ — у лопарей свои боги, — мрачно отрезал нойд и, остывая, проворчал, — сын твой не лопарь, сайво помогать не будут… Хочешь, чтоб я за Тимшу Каврая[7] просил? Ворвань неси. Нет — твое дело.

— Каврая?! Ты можешь… — Агафья осеклась, прикрыла рот ладонью, словно хотела загнать обратно невольно вырвавшееся имя.

— Могу, — согласился нойд, — или своему богу молись пусть он Тимшу лечит.

— Будь по-твоему, Сыйт, — Агафья сникла, побрела к выходу. Сергей, забыв о наготе бросился следом.

— Зачем побежал? — властно окрикнул нойд. — Тебе наружу ходу нет!

В глазах шамана вспыхнуло черное пламя, окатив Шабанова сковавшим члены холодом.

«Вконец оборзел, лопарь занюханный!» — озлился Сергей. Он вскочил… точнее, попытался вскочить — ноги внезапно подкосились, юноша грузно упал на шкуры.

Нойд одобрительно покивал.

— Сиди тама, однако. Вечером к сейду пойдем, Каврая просить, чтобы тебя лечил.

Шабанов зло скрипнул зубами, но промолчал.

Любого северянина спроси — что такое сейды? Если хоть раз в сопки хаживал, сразу скажет — священные камни лопарские… а кто такой Каврай? И почему Агафья так шарахнулась?! Забытый божок? В двадцать первом веке другим идолам молятся — с электронной начинкой… Шабанов поморщился. Где они, эти идолы? И что с них толку?

Встать по-прежнему не удавалось — кое-какая сила таки у шамана была…

«Экстрасенс хренов…» — Сергей пожал плечами и неожиданно для себя зевнул — «Подумаешь… Ни моря вокруг, ни акул… можно и поспать, раз ночью не пришлось…»

Он закутался в сшитый из оленьих шкур спальный мешок-рову, поворочался, устраиваясь поудобнее…

«К науке обращаться бесполезно, так может, у шамана что получится…» — подумалось напоследок.

Толчок в плечо вернул к действительности. Шабанов лениво потянулся…

«Сейчас открою глаза, а за окном — Мурманск… Главное — очень этого хотеть… Ну, открываю…»

Родной двухкомнатной квартирой и не пахло — все та же лопарская тупа,[8] низкий закопченый потолок и маячащая рядом хитрая рожа нойда по имени Сыйт.

— Проснулся? — не то спросил, не то констатировал нойд. — Хорошо. Вставай, к сейду пойдем.

На колени Сергею полетела длинная — до колен — шерстяная рубаха-юпа и яры — шитые из оленьией шкуры колготы. Рядом тяжело грюкнули просмоленые боты-тобурки. Нойд распахнул надсадно заскрипевшую дверь, кряхтя выбрался из тупы.

— Торопись, однако, — нетерпеливо бросил он со двора. — Луна уйдет, до следующей у меня жить будешь… Придется Агафье всю оставшуюся ворвань отдавать.

Торчать целый месяц в тесной лопарской хибаре Сергею не хотелось вовсе, и он послушно заторопился.

В трех шагах от тупы шамана дожидался большой грустноглазый олень. Быка донимали оводы — он вскидывал голову, чесал бока разлапистыми рогами. На оленьей спине вороньим гнездом приткнулось сплетенное из березовых прутьев вьючное седло. Неподалеку от избушки белела ягельная полянка, олень периодически тянулся в ту сторону, однако с места не сходил, словно привязанный невидимой веревкой.