Читать интересную книгу Шкура литературы. Книги двух тысячелетий - Игорь Клех

Фокус был в том, чтобы заговорить по-русски в литературе свободно и раскованно, чего не умели ни имперские классицисты, ни либеральные просветители, ни слащавые сентименталисты, ни дремучие архаисты, ни туманные ранние романтики.

Были Ломоносов, Державин, Карамзин, Жуковский и другие, заслуги которых безмерны, но по-настоящему заставить литературу заговорить по-русски в полную силу смогли Крылов, Грибоедов, Пушкин, Гоголь с Лермонтовым, Владимир Даль и так далее. И дело не в лингвистике, а в духе языка – его смекалке, смелости скрещивать стили и порождать новую грамматику, способности свободно оперировать понятиями, жонглировать образами и прочих характеристиках, с трудом поддающихся определению.

Например, русская пословица «Пошла синица море зажигать, моря не зажгла, а славы много наделала» – готовый эмбрион басни Крылова «Синица». Или позаимствованные русскими у немцев базарные лубочные картинки с историей, как Мыши Кота хоронили, настоящий театр в табакерке! Таковы и басни Крылова – с безошибочным распределением ролей, живыми диалогами и незримым присутствием над сценой кукловода сатирического театра. Часть их разошлась в лубках для простонародья, а совокупный книжный тираж басен Ивана Крылова только в 1830-х годах составил 40 тысяч экземпляров (то есть исчислялся бы многими миллионами по сегодняшним меркам).

В XIX веке российские монархисты, а в XX советские коммунисты приложили недюжинные усилия, чтобы представить Крылова своим «дедушкой» – слегка педантом, слегка маразматиком, которому памятник установлен в Летнем саду. Ан не получилось – и не получится.

Басни Крылова вошли в золотой фонд и являются одним из краеугольных камней русской культуры, а строго говоря, идентичности России. Перестанете читать Крылова и пользоваться его «подсказками», ставшими мегаобразами, пословицами, поговорками, – перестанете быть русскими.

«А ларчик просто открывался».

«Слона-то я и не приметил».

«А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».

«А Васька слушает да ест».

«Сильнее кошки зверя нет».

Кто не знает «демьянову уху», муравья, что «даже хаживал один на паука», или бесстрашную Моську?

С этой Моськой целая история. Считается, что сюжет подсказала Крылову немецкая басня в русском переводе о «дураке», который покрасил осла зеленой краской и водил по улицам, что произвело в городе настоящий фурор. Ерунда какая. Тогда как у Крылова настоящий комический эпос на тему «Россия – родина слонов». И что интересно, нестареющий.

Пусть читатель простит небольшое отступление. В начале XXI века в одной из бывших Прибалтийских республик министром культуры назначили женщину без «верхнего образования», которая как-то в интервью обозвала Российскую Федерацию «Моськой, которая лает на Слона Евросоюза». Какой цинизм – нашей же басней нас по мусалам! Проходила, значит, в средней школе и запомнила – вот что такое сила слова и сила крыловских образов.

И через двести лет басня «Крестьяне и Река» словно сегодня написана – о нашем государственном капитализме и откатах, а «Воспитание Льва» – о либералах и реформаторах ельцинского периода.

За год до смерти, в 1843 году, Крылов упорядочил свод из двухсот своих басен в девяти книгах. Самые важные и удачные, на его взгляд, он ставил в начале и конце каждой книжки, кое-что, наоборот, прятал в середину от сглаза. Звездочками отметил три десятка переводов или подражаний. В действительности их было несколько больше, но на самом деле они не являлись ни переводами, ни тем более подражаниями (разве что в пушкинско-лермонтовском смысле). Не меньше половины крыловских сюжетов совершенно оригинальны (как «Тришкин кафтан», «Демьянова уха», «Музыканты», «Щука», «Лебедь, Щука и Рак», «Синица», «Муравей» и др.). Он мог черпать их даже из периодики («Мартышка и очки») или из горячих перипетий большой политики (как замечательный цикл 1812 года – «Кот и Повар», «Обоз» и изумительная басня о Бонапарте и Кутузове «Волк на псарне», которая в русских штабах читалась как боевая листовка, в том числе самим фельдмаршалом: «Ты сер, а я, приятель, сед…»). За тридцать лет тогдашняя цензура не пропустила всего две его басни, которым даже эзопов язык не помог, и только после великих реформ их стали включать в полное собрание его басен. Сам Крылов умел держать язык за зубами и не выдавал своих источников. Множество басен, написанных на злобу дня, он сумел превратить в шедевры на все времена, а люди все допытывались и предполагали:

«Парнас» – это про Российскую Академию (где за нее Крылова «прокатили» на выборах и приняли в академики только со второй попытки)? А «Квартет» – это о реформе Государственного совета? Ага, «Воспитание Льва» – это об Александре I. Тогда «Кукушка и Орел» – это Булгарин и царь, а «Кукушка и Петух» – Булгарин и Греч, тогдашний литературный официоз.

А баснописец отмалчивался или отделывался отговорками от догадок и предположений: быть может, и похоже, но это случайное совпадение, и т. п.

Подобно беспечному добряку Лафонтену, Крылов примерил на себя русский халат этакого мудреца на покое, ленивца и обжоры, которому ни до кого и ни до чего дела нет. Висит себе картина криво в изголовье на одном гвозде, ну и ничего – небось не упадет. Хотя, конечно, людей попроницательнее и влюбленных в его басни, таких как Гоголь, Белинский и Иван Тургенев, этот маскарад не мог ввести в заблуждение.

А молодой Батюшков уже после публикации первых его басен предсказывал в своем «Видении на берегах Леты», что только их вернет река забвения (и действительно, все прочие творения Крылова не пережили своего создателя, увы), покуда сам «Крылов, забыв житейско горе, / Пошел обедать прямо в рай».

Вот и все о трех баснописцах – древнегреческом, французском и русском.

И возвращаясь к названию: читатель, цени ЗОЛОТО БАСЕН, владей им и пользуйся по необходимости и ради удовольствия, его от этого не убудет, и оно не подлежит уценке, как показала двухтысячелетняя практика.

Война войн

«Записки о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря, пожалуй, самая великая книга о войне в мировой литературе. Во-первых, пишет главное действующее лицо той войны – причем пишет о себе в третьем лице! А это известно только детям до трех лет, некоторым философам и воинам: на рубеже жизни и смерти никакого местоимения «я» нет, оно – пустая грамматическая форма, вместилище преходящих желаний и страхов. Во-вторых, в сделанных по горячим следам «Записках» (что само по себе беспрецедентно – как правило, деятели либо сами описывают свои деяния десятилетия спустя, либо еще позже это выполняют за них другие – сказители, летописцы, историки) Цезарь-писатель в чем-то сравнялся с самим собой как историческим деятелем, а в чем-то даже превзошел – так сказать, увековечил. В-третьих, сам материал Галльской войны грандиозен: трагическая эпопея покорения целой огромной страны, более того – конфликт цивилизаций. В итоге город Рим победил мир и просуществовал еще полтысячелетия в виде империи, попутно инфицировав, оплодотворив и подвигнув варваров к созданию европейской цивилизации, повторявшей в общих чертах общественное устройство Древнего Рима в его разных фазах.

Поэтому цезаревы «Commentarii belli Gallici» можно читать как отчет о легендарных событиях двухтысячелетней давности, но можно и как комментарий к позднейшим перипетиям европейской истории – от этнических междоусобиц до династических, наполеоновских, мировых, религиозных войн и вплоть до острых конфликтов и геополитических сдвигов последних двух десятилетий. Это очень «гулкая» книга, написанная чрезвычайно просто и, в силу этого, выходящая на фундаментальные основания всех войн и человеческого мироустройства в целом – а в этой области очень мало что изменилось за прошедшие тысячелетия. Не получается никак, да и вряд ли стоит пытаться читать эту книгу только как «литературный памятник». Так же как образ Цезаря не сводим к беломраморному бюсту с невидящим взглядом из Британского музея.

Кесарь

Юлия Цезаря принято считать великим полководцем и выдающимся государственным деятелем времен кризиса Римской республики. В немалой степени благодаря ему Рим из античного города-государства превратился в столицу величайшей империи древнего мира.

Родоплеменное устройство являлось испытанным средством прекратить войну всех со всеми внутри клана, подавить внутривидовую агрессию. Государство стало социальным изобретением более высокого порядка, надклановым. Чаще всего оно было царством, но могло обернуться и рабовладельческим полисом, с более или менее республиканским устройством, управляемым свободными гражданами. Греки считали, что таких граждан должно быть не больше, чем способна вместить самая большая площадь города, чтобы все друг друга знали в лицо, могли увидеть и выслушать на общем собрании. К I веку до н. э. Рим, как созидательная социальная идея и чисто количественно, попросту перерос рамки города, а Римская res publica после нескольких столетий существования исчерпала свой ресурс развития. Из-за огромного притока дешевой рабской рабочей силы в латифундии богачей Рим был переполнен разоренным и неимущим паразитическим плебсом (все достояние которого – собственное потомство, отсюда слово «пролетариат»), находившимся на государственном иждивении и освобожденном от всех повинностей, однако имевшим римское гражданство и право голоса. Аристократическая олигархия пыталась удержать власть и сохранить мир в обществе, но в рамках республиканского правления это все хуже получалось. Порожденная ею диктатура Суллы лишь подтвердила тупиковость консервативных устремлений. Рим обречен был либо открыться миру, начать инкорпорировать в себя италийские города, отдаленные провинции и завоеванные территории, предоставляя какой-то части их жителей римское гражданство и права, либо очень скоро погибнуть от завоевателей или самоистребительной гражданской войны.