ПЛАЧУЩИЙ САД
Ужасный! – Капнет и вслушается,Всё он ли один на свете,Мнет ветку в окне, как кружевце,Или есть свидетель.
Но давится внятно от тягостиОтеков – земля ноздревая,И слышно: далеко, как в августе,Полуночь в полях назревает.
Ни звука. И нет соглядатаев.В пустынности удостоверясь,Берется за старое – скатываетсяПо кровле, за желоб и через.
К губам поднесу и прислушаюсь,Всё я ли один на свете, —Готовый навзрыд при случае, —Или есть свидетель.
Но тишь. И листок не шелохнется.Ни признака зги, кроме жуткихГлотков и плескания в шлепанцахИ вздохов и слез в промежутке.
ЗЕРКАЛО
В трюмо испаряется чашка какао,Качается тюль, и – прямойДорожкою в сад, в бурелом и хаосК качелям бежит трюмо.
Там сосны враскачку воздух саднятСмолой; там по маетеОчки по траве растерял палисадник,Там книгу читает Тень.
И к заднему плану, во мрак, за калиткуВ степь, в запах сонных лекарствСтруится дорожкой, в сучках и в улиткахМерцающий жаркий кварц.
Огромный сад тормошится в залеВ трюмо – и не бьет стекла!Казалось бы, всё коллодий залил,С комода до шума в стволах.
Зеркальная всё б, казалось, на́хлыньНепотным льдом облила,Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —Гипноза залить не могла.
Несметный мир семенит в месмеризме,И только ветру связать,Что ломится в жизнь и ломается в призме,И радо играть в слезах.
Души не взорвать, как селитрой залежь,Не вырыть, как заступом клад.Огромный сад тормошится в залеВ трюмо – и не бьет стекла.
И вот, в гипнотической этой отчизнеНичем мне очей не задуть.Так после дождя проползают слизниГлазами статуй в саду.
Шуршит вода по ушам, и, чирикнув.На цыпочках скачет чиж.Ты можешь им выпачкать губы черникой,Их шалостью не опоишь.
Огромный сад тормошится в зале,Подносит к трюмо кулак,Бежит на качели, ловит, салит,Трясет – и не бьет стекла!
ДО ВСЕГО ЭТОГО БЫЛА ЗИМА
В занавесках кружевныхВоронье.Ужас стужи уж и в нихЗаронен.
Это кружится октябрь,Это жутьПодобралась на когтяхК этажу.
Что ни просьба, что ни стон,То, кряхтя,Заступаются шестомЗа октябрь.
Ветер за руки схватив,ДереваГонят лестницей с квартирПо дрова.
Снег всё гуще, и с колен —В магазинС восклицаньем: «Сколько лет,Сколько зим!»
Сколько раз он рыт и бит,Сколько имСыпан зимами с копытКокаин!
Мокрой солью с облаковИ с удилБоль, как пятна с башлыков,Выводил.
ИЗ СУЕВЕРЬЯ
Коробка с красным померанцем —Моя каморка.О, не об номера ж маратьсяПо гроб, до морга!
Я поселился здесь вторичноИз суеверья.Обоев цвет, как дуб, коричневИ – пенье двери.
Из рук не выпускал защелки.Ты вырывалась.И чуб касался чудной челкиИ губы – фиалок.
О неженка, во имя прежнихИ в этот раз твойНаряд щебечет, как подснежникАпрелю: «Здравствуй!»
Грех думать – ты не из весталок:Вошла со стулом,Как с полки, жизнь мою досталаИ пыль обдула.
НЕ ТРОГАТЬ
«Не трогать, свежевыкрашен», —Душа не береглась,И память – в пятнах икр и щек,И рук, и губ, и глаз.
Я больше всех удач и бедЗа то тебя любил,Что пожелтелый белый светС тобой – белей белил.
И мгла моя, мой друг, божусь,Он станет как-нибудьБелей, чем бред, чем абажур,Чем белый бинт на лбу!
* * *
Ты так играла эту роль!Я забывал, что сам – суфлер!Что будешь петь и во второй,Кто б первой ни совлек.
Вдоль облаков шла лодка. ВдольЛугами кошеных кормов.Ты так играла эту роль,Как лепет шлюз – кормой!
И, низко рея на рулеКасаткой об одном крыле,Ты так! – ты лучше всех ролейИграла эту роль!
БАЛАШОВ
По будням медник подле васКлепал, лудил, паял,А впрочем – масла подливалВ огонь, как пай к паям.
И без того душило грудь,И песнь небес: «Твоя, твоя!»И без того лилась в жаруВ вагон, на саквояж.
Сквозь дождик сеялся хоралНа гроб и в шляпы молокан,А впрочем – ельник подбиралК прощальным облакам.
И без того взошел, зашелВ больной душе, щемя, мечась,Большой, как солнце, БалашовВ осенний ранний час.
Лазурью июльскою облит,Базар синел и дребезжал.Юродствующий инвалидПиле, гундося, подражал.
Мой друг, ты спросишь, кто велит,Чтоб жглась юродивого речь?В природе лип, в природе плит,В природе лета было жечь.
ПОДРАЖАТЕЛИ
Пекло, и берег был высок.С подплывшей лодки цепь упалаЗмеей гремучею – в песок,Гремучей ржавчиной – в купаву.
И вышли двое. Под обрывХотелось крикнуть им: «Простите,Но бросьтесь, будьте так добры,Не врозь, так в реку, как хотите.
Вы верны лучшим образцам.Конечно, ищущий обрящет.Но… бросьте лодкою бряцать:В траве терзается образчик».
ОБРАЗЕЦ
О, бедный Homo sapiens [2]Существованье – гнет.Былые годы за поясОдин такой заткнет.
Все жили в сушь и впроголодь,В борьбе ожесточась,И никого не трогало,Что чудо жизни – с час.
С тех рук впивавши ландыши,На те глаза дышав,Из ночи в ночь валандавшись,Гормя горит душа.
Одна из южных мазанокБыла других южней.И ползала, как пасынок,Трава в ногах у ней.
Сушился холст. БросаетсяЕще сейчас к грудиПлетень в ночной красавице,Хоть год и позади.
Он незабвенен тем еще,Что пылью припухал,Что ветер лускал семечки,Сорил по лопухам.
Что незнакомой мальвоюВел, как слепца, меня,Чтоб я тебя вымаливалУ каждого плетня.
Сошел и стал окидыватьТех новых луж масла,Разбег тех рощ ракитовых,Куда я письма слал.
Мой поезд только тронулся,Еще вокзал, Москва,Плясали в кольцах, в конусахПо насыпи, по рвам,
А уж гудели кобзамиКолодцы, и, пылясь,Скрипели, бились об землюСкирды и тополя.
Пусть жизнью связи портятся,Пусть гордость ум вредит,Но мы умрем со спертостьюТех розысков в груди.
* * *
Душистою веткою машучи,Впивая впотьмах это благо,Бежала на чашечку с чашечкиГрозой одуренная влага.
На чашечку с чашечки скатываясь,Скользнула по двум, – и в обеихОгромною каплей агатовоюПовисла, сверкает, робеет.
Пусть ветер, по таволге веющий,Ту капельку мучит и плющит.Цела, не дробится, – их две ещеЦелующихся и пьющих.
Смеются и вырваться силятсяИ выпрямиться, как прежде,Да капле из рылец не вылиться,И не разлучатся, хоть режьте.
СЛОЖА ВЕСЛА
Лодка колотится в сонной груди,Ивы нависли, целуют в ключицы,В локти, в уключины – о погоди,Это ведь может со всяким случиться!
Этим ведь в песне тешатся все.Это ведь значит – пепел сиреневый,Роскошь крошеной ромашки в росе,Губы и губы на звезды выменивать!
Это ведь значит – обнять небосвод,Руки сплести вкруг Геракла громадного,Это ведь значит – века напролетНочи на щелканье славок проматывать!
ВЕСЕННИЙ ДОЖДЬ
Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочилЛак экипажей, деревьев трепет.Под луною на выкате гуськом скрипачиПробираются к театру. Граждане, в цепи!
Лужи на камне. Как полное слезГорло – глубокие розы, в жгучих,Влажных алмазах. Мокрый нахлестСчастья – на них, на ресницах, на тучах.
Впервые луна эти цепи и трепетПлатьев и власть восхищенных устГипсовою эпопеею лепит,Лепит никем не лепленный бюст.
В чьем это сердце вся кровь его быстроХлынула к славе, схлынув со щек?Вон она бьется: руки министраРты и аорты сжали в пучок.
Это не ночь, не дождь и не хоромРвущееся: «Керенский, ура!»,Это слепящий выход на форумИз катакомб, безысходных вчера.
Это не розы, не рты, не ропотТолп, это здесь, пред театром – прибойЗаколебавшейся ночи Европы,Гордой на наших асфальтах собой.
ЗВЕЗДЫ ЛЕТОМ
Рассказали страшное,Дали точный адрес,Отпирают, спрашивают.Движутся, как в театре.
Тишина, ты – лучшееИз всего, что слышал.Некоторых мучает,Что летают мыши.
Июльской ночью слободыЧудно белокуры.Небо в бездне поводов,Чтоб набедокурить.
Блещут, дышат радостью,Обдают сияньем,На таком-то градусеИ меридиане.
Ветер розу пробуетПриподнять по просьбеГуб, волос и обуви,Подолов и прозвищ.
Газовые, жаркие,Осыпают в гравийВсё, что им нашаркали,Всё, что наиграли.
УРОКИ АНГЛИЙСКОГО