Читать интересную книгу Жизнь и смерть сержанта Шеломова - Андрей Житков

Холодные сапоги неприятно липли. У выхода ждал Кадчиков с питьевым баком и нетерпеливо притопывал. Ему хотелось поскорей залезть в нагретую Митей постель, пока она не остыла.

Тающая темнота очертила контуры палаток. Мир был ясен и звонок. Звуки разбивающейся о дно бака воды, казалось, разносились по всей Земле. Вышедшая из чрева ночи, она дышала полной грудью, выплескивая на сапоги ледяные капли.

Кадчиков забрался в кровать, и Митя остался один. Он прошелся по палатке, понаблюдал за прыгающим пламенем фонаря, прислонился было к вешалке с шинелями, но вовремя опомнился и, стряхнув сладкую дрему, вышел на плац.

Внизу лежал город, укутанный рваным, расползающимся саваном. Устремленный в небо минарет царствовал, разорвав туман, и ждал, когда саван превратится в розовую фату, и когда это произошло, голос, певучий и громкий, поплыл над городом.

Митя почувствовал себя неловко, будто стал свидетелем интимного разговора, и хотел уйти в палатку, но скоро неловкость прошла, и он заслушался печальной молитвой. Вечером их взвод заступал в наряд по столовой.

«Здравствуй милая моя, дорогая мамочка!

В прошлом письме я писал тебе, что буду служить где-то под Ашхабадом. Так оно и получилось. Нас долго продержали на пересыльном пункте за городом, а потом разбросали по частям ТуркВО. Мы с Вовкой оказалась в одном взводе. Кстати, многие из нашей учебки попали в эту часть.

Я пока еще не со всеми ребятами познакомился. Могу сказать только, что наш взвод похож на интернациональную бригаду: есть казахи, узбеки, таджики, белорусы, украинцы, татары. Ребята вроде ничего. К нам, во всяком случае, отнеслись по-человечески, понимают, что трудно сразу же после учебки командовать отделением, поэтому слушаются. Они говорят, что мы будем заниматься хозяйственными делами, больше в командировках, чем на учениях. Зато будет о чем рассказать, а то некоторые всю службу сидят где-нибудь в хлеборезке или каптерке и рады, а сами ничего не видели, кроме буханок и парадок.

Так вот, во время командировок и учений я писать не буду, некогда. Получать письма будешь реже, зато писать буду чаще, обещаю.

Кормят здесь очень прилично: на завтрак дают кофе со сгущенкой, а вечером, как и везде — рыбные консервы. К жаре потихоньку привыкаю, стараюсь поменьше пить, чтобы не потеть. Одно плохо — спать охота, как в учебке. Видимо, не суждено солдату выспаться за два года службы.

Ну ладно, буду закругляться, а то нам сегодня в наряд заступать, надо подготовиться. Адрес я тебе на конверте указал. Пиши, как дела, какие новости, что слышно о Сергее Палыче.

Целую, твой сын Дима».

— Руки вперед! Пальцы раздвинуть! У тебя что, палец не сгибается? Так, этого вычеркни из списка, с такими гнойниками его близко к кухне подпускать нельзя! Ты когда последний раз ногти стриг? Что? Не помнишь? А ну, убежал отсюда, чтоб через минуту все ногти под корень! Ножниц нет? Обгрызай! Эй, кто там, Исхаков, принеси этому ублюдку ножницы да смотри, чтобы не замылил. Среди наряда больные есть? Кто не сможет службу нести? Нет. Прекрасно, тогда слушайте сюда: в залах чтоб все сияло, столы обрабатывать только с хлорным раствором, на полу — ни пылинки, ни соринки, все отходы сбрасывать в дальнюю яму, если повара будут заставлять рубить мясо, мыть котлы или еще что-нибудь, сразу же ко мне, я им устрою Варфоломеевскую ночь! Если будете плохо работать, через сутки еще раз пойдете в наряд. Ясно?

— Так точно, — грянуло нестройно.

Лейтенант-медик — рыжий очкарик, сам приехавший сюда три недели назад, в новенькой неушитой «хэбэшке», очень хочет казаться грозным, но никто его не боится, а только все посмеиваются про себя: «Учи, учи козла капусту есть». Митя, глядя на других, тоже перестает бояться. В учебке ему частенько приходилось ходить на кухню. «Дело знакомое. Сейчас на развод, потом наряд принимать, а после ужина работай хоть до утра, всего не переделаешь. В учебке они спали часа по два. Интересно, сколько здесь удастся? Хорошо хоть посуду мыть не надо и полы тоже — плеснул водички, и все!»

В столовой полным ходом шло приготовление ужина. С воем вырывалось из форсунок тугое пламя, котлы дымились, громко переругивались повара, старый наряд чижиков на последнем вздохе таскал ноги в тяжелых ботинках. За одним из столов сидели те, кому по сроку службы работать было не положено. Они пили чай и курили.

Горов, назначенный помощником дежурного по столовой, подозвал одного из них. Началась приемка. Плохо то, другое, третье, десятое. Ползающие чижики спешили на окрики, убирали, мыли, мели, выносили. Появился и дежурный по столовой — толстый прапорщик из оркестра. Судя по приветственным похлопываниям по плечу, они с Горовым ходили в наряд не первый раз и понимали друг друга с полуслова.

Толстый прапорщик подошел к столу, где сидели молодые, готовые наброситься на работу, сделать ее поскорей и пойти спать. «После ужина получите продукты на утро, и я вас оставлю, а вы смотрите, слушайте помощника, и чтоб к утру все блестело», — прапорщик слегка задыхался и краснел.

Со склада, вкопанного в землю по крышу на отшибе у забора, они получили продукты. Пока несли, Горов в темноте успел выковырять из ящиков и зашвырнуть в канавку у столовой по паре банок сгущенки и тушенки. В хлеборезке, где запирались на ночь продукты, прапорщик распечатал ящик со сгущенкой. «Сейчас пересчитает!» — мелькнуло у Мити, но прапорщик считать не стал, а выудив пару банок, приказал закрыть хлеборезку и, насвистывая: «…И, скатившись по перилам, упаду я в ночь» — покатился к выходу.

Черпаки тоже заторопились в кино, и вскоре их осталось всего пятеро. Кинули на спичках, кто куда пойдет: двое остаются убирать в залах, трое моют котлы из-под чая и каши. Мите досталось мыть котлы.

Он забрался на «пэхэдэ» и с отвращением принялся вычерпывать остывшую, слежавшуюся пшенку в бачок для помоев…

В эту ночь он не видел снов, не слышал ночных стариковских разговоров, не чувствовал запаха курева в палатке.

Молодые сержанты спали мертвецки, разбросав впитавшие в себя жирную грязь руки. Ночь была коротка, как мгновение. Рядом с кроватями остывали раскаленные, разбухшие сапоги.

Ночь была короче мгновения, и вот их уже трясут, стаскивают с кроватей, сонных гонят на растопку печей, а они съеживаются, дрожат, мерзнут и просыпаются, с удивлением глядя на плотный утренний туман, погрузивший полк в ватный сон.

На кухне их уже ждали. Маленький поваренок с вьющимися цыганскими волосами, черный, как негр, от копоти и солнца, сунул Мите в руки топор: «Руби!» Говяжья туша рубиться не хотела, и Митя схлопотал подзатыльник: «Ты что, никогда мяса нэ рубил, зачем попэрек ребрышка пошел?» Поваренок махнул топором, отвалив большой кусок: «Так и руби!» Через пять минут Митя взмок, а тут еще растопили печи. На железном столе его дожидалась еще одна туша с торчащими вверх, как палки, ногами.

К началу завтрака руки не могли удержать термосов, и Митя их ронял, пока доносил до раздачи.

За завтраком Горов выдал полбанки сгущенки на пятерых, они тщательно ее вылизали и вымыли.

Мельник растянулся на лавке, подложив руки под голову: «Соснуть бы минут шестьсот». — «Дадут тебе, как же, — мрачно заметил Кадчиков. — Вот если бы завтрак никогда не кончался».

Все одновременно подумали: «Хоть бы завтрак никогда не кончался!», — но завтрак кончился, и очень скоро, после него остались залитые столы, затоптанный пол, грязные котлы. Все вернулось на круги своя.

Узнай лейтенант-медик о том, как они вычерпывали котлы, рубили мясо, смахивали грязными до черноты тряпками крошки со столов, выносили помои прямо за кухню, у него, наверное, расплавились бы очки, и он отправил весь наряд на губу, но он ничего такого не знал и поэтому мирно сопел в своей кровати после бессонной ночи, проведенной за покером.

Вечером они как две капли воды походили на наряд, у которого принимали дежурство: Мельник еле передвигал ноги, Вовка поранился ножом, когда открывал консервы, и от попавшей грязи руку разнесло, Маляев спал на ходу, он двигался с закрытыми глазами, раскачиваясь, словно пьяный.

Когда Митю о чем-нибудь спрашивали, он долго смотрел на спрашивающего, ловя ускользающий смысл, а потом отвечал медленно, растягивая слова, будто хотел услышать их со стороны. Кадчиков выглядел лучше всех, похоже, он выспался в каком-нибудь закутке, пока готовился ужин.

Впятером они сделали работы за пятнадцать человек, и после ужина Фергана милостиво разрешил им сходить в кино. Желающих не нашлось, и тогда им было приказано привести себя и форму «в надлежащий вид». Дожидаясь отбоя, они уснули на табуретках с неподшитыми «хэбэшками» на руках.

После майских праздников началась подготовка к рейду. Ездили на стрельбище пристреливать оружие. Молодые сержанты после стрельбы были слегка оглушены: в ушах звенело, и свой собственный голос казался чужим и далеким. Стреляли они плохо, за что получили от командира взвода лейтенанта Пыряева шестикилометровый марш-бросок по горам. Старики бежали, материли лейтенанта по-черному и прикрикивали на молодых, чтобы те не отставали. Молодые задыхались и хрипели (в учебке они бегали не больше трех километров, и те — срезали петлю и курили в кустах, пока прибегут остальные).