– Я? Джузеппе Карлович Табуреткин.
– Какое интересное у вас ФИО.
– ФИО как ФИО. Папа был Карлом, я – Джузеппе. Что здесь такого. Знаменитый род Табуреткиных! Да где же оно?
– Джузеппе Карлович, скажите, а интересуются ли нынче ученики химией?
– Химией? Ещё как интересуются. Особенно клеем столярным. Да где же оно?!
– Шутите?
– Нет. Гидрохлодид…
– Может кого-то хотите выделить из учеников?
– Могу. М…м… Вовка Штырин – ученик 6б класса, вот это парень! Гвоздь в доску сороковку с трёх ударов молотком забивает. По самую шляпку!
– Какой гвоздь?
– На семьдесят. До ста двадцати ему, конечно, ещё расти и расти, ещё тренироваться и тренироваться, но потенциал у мальчишки есть… Сероводород – не то!
– Так. Ф-фух-х! Ваш Вова Штырин любит химию?
– А кто ж её сейчас из детей не любит? Всякая «Кока-Кола», «Фанта» – да от этой дряни детей не оторвать! Наше отечественное «Буратино», – натуральный между прочим продукт, – им видите ли теперь не интересен. Это возмутительно! Амиак…
– Карл Джузе… тьфу… Джузеппе Карлович, давайте всё-таки ближе к Химии. Что вы всё время ищите?!
– Да не говорите. Понаставили тут колб всяких, а нужной нету! Я помню – ближе к химии. Химия – хорошо, когда ею правильно пользуешься. Вот, например, необходимо спирт отделить в БФ (это клей, если не в курсе). Тут ведь без особенного мастерства и терпения не обойтись. Значит, учитесь, – берём палочку и медленно погружаем…
– Стоп! Что-то я окончательно ничего не пойму. Вы про что?
– А вы?
– Вы кто?
– Учитель.
– Чего?
– Труда, трудовик я, трудовик школы №5. Да вот же оно! Н2ОСО4! Ну, здравствуй, моя любимая колбочка, мой спиртик. А вам – до свидания. А – мой халатик. Кстати, хозяйка сего помещения, Клавдия Михайловна, должна скоро вернуться, у них педсовет. До свидания, дорогие радиослушатели! Всё, я линяю…
Рукастый папа
Мои дети виноваты —
оторвали мишке лапу.
Всё равно его не брошу,
в нём, зашитые мной грОши.
Доигрались мои дети —
треск бачка был в туалете.
Его склею с чувством, с толком,
в том бачке таится водка.
Эти дети, так их так,
замарали мне пиджак.
Сам почищу его ваткой,
в нём заначка за подкладкой.
То не дети, ураган!
Разбомбили весь чулан.
Полки я поправлю быстро,
на них брага – восемь литров.
Дети-дети, лапочки
три разбили лампочки.
Заменить, желанья нет,
проку в люстре – только свет.
Сказка с моралью
Надумал Иван-царевич жениться и отправился он себе невесту искать.
Вот идёт Иван-царевич лесом, вдруг видит – избушка с окошком на курьих ножках стоит, нет, вру, на хорошеньких ножках стоит, как говорится: от ушей ножках.
– Оп-паньки! – удивился Иван-царевич, рассматривая ножки. А они явно девичьи – не волосатые, без варикоза, в туфлях на высоком каблуке.
– Эт-то что за чудо?! – продолжает удивляться Иванушка, шапчонку на затылок сдвинув.– Это, а где это, ну, что до ног?! А?! Избушка?! Не верю я в симбиоз дерева с девичьими ножками на высоком каблуке. Избушка! Ты говорить можешь?!
– Могу, – отвечает избушка ангельским голоском.
– Ну?
– Гну! Здесь это, в избушке, что до.
– Хе. А зайти в тебя можно, избушка?!
– Это зачем?
– Как это зачем? Посмотреть! Такие ножки. Наверное, и всё остальное, что до ног, тоже прелесть. Если так – женюсь, ей богу, женюсь.
– Точно женишься?
– Папой-царём клянусь!
– Тогда заходи.
Заходит Иван-царевич в избушку, а там… мать-перемать. А там баба-Яга по пояс своей дряхлостью в пол вросла. Низ, значит у неё хорошо сохранился, а вот верх…
Стоит руки -в- боки и улыбается своим беззубым ртом – ужас!
Иванушка метнулся было обратно к двери – фиг! Двери не открыть простому человеку, и окошко жалюзи алюминиевые наглухо зашторили – сами, без чьей либо помощи.
– Оп-паньки! – противным голосом проскрипела баба-Яга и захохотала как сумасшедшая.– Обещал жениться? Папой-царём клялся? Теперь женишься, никуда не денешься. Понял?!
– Мама! – всхлипнул Иван-царевич-дурачок и по стеночке сполз сопелькой. Понял он. Понял, что влип по самое тридевятое царство. Во как бывает.
Мораль: надумал жениться – не ведись на ножки, Иванушка в шапчонке.
Волшебный холодильник
И была пятница. А выпить в пятницу, как говорится, дело святое. Особенно любил это «святое дело» Витя Спиртяшкин.
Поздним вечером с большим трудом полуалкаголик, мелкий дебошир и «кухонный боец» Витя Спиртяшкин ввалился в свою квартиру. Его жена, Манюня, впустив пьяного в драбадан мужа, тут же метнулась обратно в комнату, где вдавила себя в диван, да так, что жалобно заскрипели пружины.
– Маню-юня-я-я! – противно пропел пьяным голосом Спиртяшкин. Он скинул с себя пальтецо. Теперь нужно было снять ботинки.
– Манюня! – снова проорал Спиртяшкин.
В ответ Манюня продолжала вдавливать себя в диван, а её загнанный взгляд потихоньку начинал бродить по комнате – искать пятый угол.
– Ну, хорошо, Манюня, – с угрозой сказал Спиртяшкин, – сейчас ты у меня отхватишь.
Он резко нагнулся и… бац! – въехал лбом в косяк холодильника, которому не нашлось места на крохотной кухне.
Древний холодильник до этого был уже изрядно помятый. Сколь раз в него «въезжал» своим «роговым отсеком» Витя и ничего, крякне, т бывало только и ничего. А тут – бац! и рухнул как подкошенный. Мало того – потерял сознание. Минут на пять. Потом очнулся… трезвым, повесил пальтецо на вешалку, поставил ботиночки куда положено и пошёл спать.
Спать лёг тоже как положено: раздетым, диван разложил, застелил. Манюня, вся в непонятках, легла рядом.
В течении часа она то и дело прислушивалась к мужу. Муж лежал на спине, держа руки по швам поверх одеяла и тихо-мирно спал.
– Да что это с тобой?! – наконец не выдержала Спиртяшкина и сильно ткнула благоверного в бок. Тот приоткрыл глаза.
– Тебе тесно, Манюнь? – спросил Витя без какого-либо раздражения, наоборот – даже ласково.
– Не то слово, скотина! – рявкнула Манюня.
Спиртяшкин безропотно отодвинулся, насколько смог и снова уснул.
Манюня приняла сидячее положение. Поразмыслив ещё с час она взяла и ущипнула мужа. От всей души. За ухо.
На этот раз тот даже не открыл глаза, а сразу спросил виновато:
– Я что, храплю?
– Не то слово, скотина! – опять рявкнула Манюня, хотя никакого храпа и в помине не было.
Витя молча отвернулся к стене, плотно прижал лицо к ковру (так что расплющился нос) и, прикрыв одеялом ноющее ухо, снова уснул. Будто умер.
– Да что же это такое?! – Спиртяшкина вскочила как ошпаренная.
– Сволочь! Скотина! Паразит! – посыпались из её сахарных уст громогласные оскорбления.
Спиртяшкин никак не реагировал.
– Ах, так? – Манюня растрепала свои волосы, отхлестала себя по щекам, рванула на себе ночную рубаху, и выскочив на лестничную площадку, заголосила что есть мочи:
– Лю-ю-юди! Убива-а-ю-ю-ют!!!
На её истошные крики вышли на площадку сонные соседи.
– Мань, опять тебя твой лупит? – вяло поинтересовались они. Затем пожалели: – Бедненькая ты наша, горемыка.– Затем пообещали: – Сейчас полицию вызовем.
– Не надо полицию, – шмыгая носом, попросила Спиртяшкина. Спасибо, дорогие соседи, за участие. Идите спать.
Соседи привычно послушались и, привычно причитая, разошлись по своим квартирам. Манюня тоже вернулась к себе домой.
Витя как ни в чём не бывало пускал слюни. Когда она легла к нему он повернул голову и с тревогой спросил:
– Что-то случилось? Ты плохо выглядишь, Маня.
– Всё хорошо, милый. Это у меня пятничный синдром. Пройдёт. Спи.
– А, ну смотри, – Витя сладко потянулся и опять впечатался носом в ковёр.
Манюня смачно зевнула, а затем сплюнула на ладонь выпавший зуб – результат хлестания себя по щекам.
– Нищего, мне кафедся что тепель у нас фсё будет ф полядке, – сказала она и погрузилась в сон.
Через месяц Спиртяшкины купили новый холодильник, а этот, древний, помятый, отдали другу Спиртяшкина – Бражкину, который в отличии от Вити никак не мог бросить пить.
Критику принял
Тут праздник был, ну потом то… сё. Неделю продолжалось это. На восьмой день очнулся я, и охватило меня такое раскаяние, такое раскаяние… И я сказал себе: «Сволочь ты. Ну ты и сволочь. Что ты, сволочь, обещал жене в моменты просветления? Что?! А действительно – что? Пить остановиться? Ну, это само собой. А ещё что? Тьфу-ты! Побриться же я обещал!»
Ну, раз обещал – обещания надо выполнять. Побрёл я в ванную комнату. Кое-как обнаружил выключатель, кое-как обнаружил зеркало. Формы круг. Заглянул я в него… и рухнул в ванну от увиденного ужаса. Хорошо, что в ванне бельё замоченное лежало, и я не убился. Мокрый, словно китайский подгузник, я снова принял устойчивое положение и приблизился к зеркалу формы круг.