Читать интересную книгу Обретение мужества - Щербаков Константин Александрович

И когда звучат со сцены слова Колчанова — Окулевича о милом его сердцу ребенке, в которых ощутима и доброта сильного человека, привыкшего брать на себя больше других, и ирония, пока еще благожелательная и неядовитая, — на па мять приходят знаменательные слова Чернышевского: «Без приобретения привычки к самобытному участию в гражданских делах, без приобретения чувств гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола средних, а потом пожилых лет, но мужчиною он не становится, или, по крайней мере, не становится мужчиной благородного характера».

Над этой перспективой, пожалуй, самое время задуматься Торчикову Не потому, что он подошел уже к какой-то послед ней грани, нет, напомню, Торчиков честный и совсем не плохой парень, а потому, что всегда лучше задуматься несколько раньше, чем несколько позже. А то ведь и сейчас уже нетнет да и проскользнет в его высказываниях нотка любования своими изгнаниями и жизненными осложнениями.

Позволю себе еще раз сослаться на критическую классику и напомнить, как обращался Писарев к людям, которые жаловались на то, что «среда заела», «обстоятельства погубили», и которым, в сущности, нравилось, было удобно чувствовать себя притесняемыми и гонимыми. Обращался он так: «О, достойные сограждане! О, филейные части человечества!.. Разве может какая-нибудь сила в мире заесть, изломать или погубить то, что рыхло, мягко, дрябло и жирно... Самому признать себя заеденным, изломанным и погубленным — значит... бежать с пашни на лежанку в то время, когда работают сохи и бороны честных и умных соседей, друзей и родственников».

Очень я не люблю людей, преклоняющихся перед собственным красноречием. Слушаешь иной раз такого вот оратора-энтузиаста и понимаешь, что волнует его, собственно, не та практическая польза, ради которой, как казалось, и предприняты все высказывания, а они, эти высказывания, сами по себе, и то, какое он, высказываясь, производит впечатление на окружающих. Оказывается, при активном желании это бывает не так уж сложно — живя вполне спокойно и непыльно, прослыть при этом отчаянным радикалистом и емельчаком.

И, вспоминая такого радикалиста, также причастного к науке, я вдруг, даже несколько неожиданно для себя, сопоставил его с Торчиковым. И когда один знакомый драматург сказал: «Пойди на мою премьеру, старик, это остро, может встретить препоны, за это всем нам надо бороться», — а посмотрев спектакль, я понял, что, кроме двух-трех реплик-намеков, имеющих отношение к событиям, которые происходили в стране и всех волновали, в пьесе решительно ничего нет, — передо мной вновь возникло милое очкастое лицо нашего героя.

Впрочем, не слишком ли произвольны ассоциации? В какой-то степени — да. Торчиков не обязан нести ответственность за все те явления, о которых я здесь говорил. И все-таки стоит встревожиться, стоит вытащить на свет и проанализировать некоторые неприятные черточки характера героя, пусть даже находящиеся в зачаточном состоянии. Вряд ли лучше ждать, когда они разовьются. Тем более, что драматург и театр, видимо, разделяют эту тревогу Не случайно Колчанов в спектакле мучается и тем, что на науку не остается достаточно времени, и теми оплошностями, которые допускает в своей директорской деятельности. Торчиков же — он кажется, и собой, и своей жизненной позицией пока что вполне доволен.

А они должны быть вместе, им ведь, в общем-то, по пути. Помогая Торчикову в его гражданском, человеческом становлении, Колчанов обретет союзника в борьбе, а борьба останется, и останется общий их враг — демагогия и карьеризм, желание подменить служение науке служением в науке, устроиться на одном из ее ключевых постов с тем, чтобы, помыкая людьми и интересами дела, безболезненно устраивать свои собственные выгоды. Тип такого дельца, цепкого и скользкого, ловко оперирующего непробиваемыми формулировками, представлен в спектакле и в лице Лукоянова, которого остро и точно играет молодой актер А. Анисимов. Вот когда не будет таких Лукояновых, дилемма, стоящая перед Колчановым — наука или административная деятельность — значительно упростится. Потому что на отбивание их атак, на распутывание узлов и преодоление трудностей, которые они создают, — по неумению или злому умыслу, вынужден тратить Колчанов львиную долю своего времени и своих сил. Но сами собой лукояновы не исчезнут И здесь, повторим, усилия нужны общие, никто не имеет права остаться в стороне.

Круг жизненных явлений и проблем, связанных с фигурой Лукоянова, проходит в пьесе как бы вторым планом. Но это вовсе не значит, что они, эти явления и проблемы, заслуживают меньшего внимания. Драматург озабочен ими, доказательство тому — пьеса «Мера истины», о которой я в свое время писал, пытаясь вслед за драматургом понять общественные корни «лукояновщины». Разговор об этой пьесе лежит, однако, за пределами темы данной главы.

Две пьесы об ученых, в которых, как видим, немало общего. При этом человеческие, общественные процессы, подмеченные Радзинским и Волчеком, тревожили не их одних и не были привилегией только какой-то части научной среды. В частности, многие художники, наблюдая самые разные жизненные сферы, приходили к размышлениям над «торчиковским» типом. Очевидно, он не случаен, этот тип, и о нем еще предстоит говорить подробнее.

Почему замыслы не сбывались

1

Мы вот любим повторять, что добрые намерения еще не есть живое дело, и тем не менее часто переоцениваем их. Есть всетаки некая неизъяснимая прелесть в том, чтобы чувствовать себя героем выдающихся замыслов, осуществлению которых мешает чья-то недобрая воля. Мы нередко сочувствуем таким героям, жалеем их, соболезнуем. И постепенно вырабатываются заниженные жизненные критерии. Крохи принесенной пользы приобретают очертания лавин, Монбланом кажется всякая достигнутая высотка.

И наступает момент, когда очень нужным оказывается решительное жесткое слово в адрес «героев несбывшихся замыслов», которое помогло бы понять, что сочувствие им часто бывает небескорыстным. Что таким образом, пусть даже не вполне осознанно, ищутся оправдания собственным слабостям. Не всегда легко решиться трезво взглянуть на такого героя. Можно натолкнуться на неприязнь, на нежелание понять. Но, видно, назрела все-таки настоятельная общественная потребность, и вот со сцены, с экрана, с книжных страниц это решительное, жесткое слово стало звучать все явственнее...

Театр «Современник» показал классическую «Обыкновенную историю» И. Гончарова, инсценированную Виктором Розовым, в постановке Галины Волчек. Остановлюсь на том, что для меня сейчас наиболее знаменательно и интересно — на толковании автором инсценировки и театром главного героя, Александра Адуева. В роли Александра — Олег Табаков.

Гончаров написал о молодом бариче, который после безоблачно-патриархального, деревенского детства приехал в Петербург, приехал, полный благородных устремлений, весьма неопределенных, лишенных какой бы то ни было конкретности. И о том, как он, Петербург, обломал барича, сделал из него образцового чиновника, заставил жить по своим законам.

Драматург и театр вовсе не игнорируют трудные, драматические обстоятельства, решительно повлиявшие на жизнь героя. Они говорят правду о постылой, лишенной духовного содержания жизни, которая, однако, была идеально налажена для того, чтобы брать людей в тиски, формировать из них послушных, нерассуждающих исполнителей. Но авторов заинтересовала и роль самого Адуева во всем том, что с ним произошло. Да, жизнь навалилась на Сашу, да, он пробовал сопротивляться, отстоять себя. И не сумел. Почему? Вот вопрос, который волнует актера и в конечном итоге определяет его отношение к герою.

Не сумел... А ведь были же такие, которые сумели. И окрепнуть в своих убеждениях, и поступать в соответствии с ними. А если ничего нельзя было сделать — сумели сохранить себя, внутренне не принять той грязи и пакости, в которой в конце концов по уши оказался Саша Адуев. Не принять — чего бы ни стоило неприятие, — это ведь тоже поступок.