class="p">Глава 8
Соленый душ
Ей нравится запах бега на липкой, соленой коже. Резковатый, терпкий, он говорит о силе ее тела. О бесповоротной решимости. Не меньше ей нравятся и сладкий аромат мыла и ощущение чистоты и новизны, которые следуют потом. Крошечное возрождение после битвы.
Она встает на цыпочки и выглядывает в форточку: дядя уходит, не оглядываясь. Со временем он понял, что, в отличие от сестры, Капуцина не из тех, кто машет из окошка. Чем бесконечно прощаться, лучше покончить разом – разлука и без того дело нелегкое. И все же она провожает взглядом дядю до конца улицы. Сурово, конечно, она его выставила. Но он не против, знает, что ей лучше побыть одной, когда нет настроения.
Она подставляет обнаженное тело под обжигающий душ и смотрит, как запотевает стеклянная перегородка. Брызги пены стекают по ней дорожками, словно бегут наперегонки. Даже у мыльных пузырей есть социальная жизнь. «А ты – ты все бежишь в одиночестве».
Она стоит и стоит под душем. Ну и черт с ней, с экологией. Адели знать необязательно. И все же Капуцина чувствует себя виноватой, несмотря на удовольствие. Она переводит кран на режим тропического дождя. Еще один способ блаженствовать под струями воды, более нежный.
Она задумывается: а много ли места в ее жизни занимает нежность?
Сладость жизни? Не до того. Собранность, сосредоточенность, усердие – вот что от нее требовалось.
Любовная нежность? И для нее не было места.
Сестринская нежность? Адели не обнимала ее с подросткового возраста.
Сладость бега? Преодоление себя, суровое, грубое, резкое.
Нежность Оскара – единственная, которую она регулярно впускает в свою жизнь.
Она думает о приеме психиатра на следующей неделе – с этим условием ее выписали из больницы. Как ей не хочется туда идти. Что рассказывать? Раньше она как-то справлялась. Психиатр не может ничего изменить. И уж точно не вернет родителей.
Лучше она еще побегает.
Еще, еще и еще.
Бежать, а не довериться кому-то.
Глава 9
Если бы только
Я бываю слишком добр. Эдуард, мой лучший друг, твердит мне это со школьных времен. Кому и знать, как не ему. Две недели назад позвонил коллега и попросил срочно принять молодую девушку, у которой случился нервный срыв. Он назвал фамилию, и мои опасения подтвердились: я не смог отказать, назначил ей время перед первой утренней консультацией. Пришлось встать на рассвете. Я больше не принимаю по вечерам: Диана не любит поздно ужинать. С тех пор как она перешла на интервальное голодание, мы ужинаем, когда многие еще не полдничали. Но я привык, похоже, это полезно для здоровья, хотя мой график немного уплотнился. Я предлагал садиться за стол без меня. Но она этого терпеть не может. Наши ужины для нее священны. После целого дня консультаций ей нужно общение.
Диана встала вместе со мной по будильнику и отправилась в парк Оранжери смотреть на последних аистов, еще не улетевших в теплые края. Ей нравится наблюдать величественное действо природы, которой нет дела до нас, крошечных людишек. Мы копошимся под их гнездами, весь год суетимся и переодеваемся, следуя ежевечернему телепрогнозу девушки-синоптика на высоченных каблуках, а эти большие птицы без лишних раздумий улетают за тысячи километров, оставляя позади все. Все – это, по сути, ничего, кроме гнезда, к которому они каждое лето добавляют пару веточек. Диана говорит, наблюдение за аистами учит смирению.
Я провел пациентку в кабинет и на минуту вышел в соседнюю комнату. За окном день почти совсем вытеснил ночь. Осень – сложное время для большинства наших клиентов. Моральный дух падает с уменьшением светового дня. На первой консультации я всегда ненадолго оставляю пациента одного в моем кабинете, чтобы он мог спокойно осмотреться, освоиться в незнакомой обстановке. Не глазеть по сторонам во время консультации, а сосредоточиться на погружении в себя. Поэтому у меня сдержанный и спокойный интерьер, не то что у моей жены и коллеги, чей кабинет пестрит разноцветными вещицами. Она считает, что для каждого должна найтись безделушка по вкусу, чтобы почувствовать себя как дома.
Когда я вхожу, девушка сидит в старом кожаном кресле, положив руки на потертые подлокотники. Кушетка для первой встречи не подходит. А иногда не подходит вовсе. Для некоторых пациентов без моего взгляда, за который можно зацепиться, самоанализ оказывается слишком головокружительным занятием.
Она выглядит спокойной. Собранной. Всё под контролем. Но веки выдают, что она недавно плакала. Похоже, эта девушка из категории «не подавать вида». Вижу по глазам, она поняла, что назад пути нет. А глаза у нее – растерянного дикого зверя. Я сажусь в кресло напротив с блокнотом и ручкой и пытаюсь понять, какое животное она мне напоминает.
– Вы первый раз на консультации?
– Да.
– Вы чувствуете в этом потребность?
– Не то чтобы у меня был выбор.
– Вы пришли против воли?
– Нет.
Короткие, резкие ответы. Я ступаю по тонкому льду. Знаю, что должен подобрать правильные слова, чтобы не настроить ее против себя, помочь ей принять свои слабости, несмотря на силу характера, которая чувствуется сразу. Она не из тех, кто станет себя жалеть. Если я хочу, чтобы она пришла еще раз, мне нужно ее приручить. Наглядно доказать, что разговор лечит.
– Капуцина Клодель, верно?
– Да.
– Вы дочь Жан-Батиста Клоделя?
– Да.
– Мы с женой хорошо знали Рашель.
– Правда? Это помешает терапии?
– Нет, только если вас это беспокоит. Не могли бы вы рассказать, почему вы здесь?
Она явно не знает, с чего начать. Предлагаю восстановить ход событий в обратном порядке, начиная с госпитализации.
Сначала в общем, детали потом. Она говорит нерешительно, спотыкается, начинает заново. Словно она загнана в ловушку, в клетку, откуда не сбежишь, и я ее тыкаю длинной палкой. А я действую крайне осторожно, демонстрируя, что не желаю ей зла, что мы никуда не торопимся и, если она расскажет хоть немного, ей полегчает. В конце концов, она неохотно признается, что последние одиннадцать лет живет как под свинцовым колпаком.
Невозможно представить, что скрывается за несколькими строками газетной хроники. Чернила на бумаге, холодные факты, трагическая авария, а на следующей странице – золотая свадьба Эмиля и Жаклин и фотография самой большой форели, пойманной в этом году в деревенском пруду.
Пара фраз – и поломанные жизни, без золотых свадеб и форели-рекордсменки.
Капуцина рассказывает. О наспех принятых решениях, заброшенных мечтах, крушении планов на будущее, об одиночестве, редких радостях, отошедших на второй план, почти забытых, за что себя укоряет.
Мы проговорили целый час. Ее сопротивление спадает. Она умна. Даже очень. И растеряна. Ей страшно приподнять крышку и взглянуть на то, что она отказывалась видеть в себе все эти годы. И все же ей пришлось признать: пережитое десять лет назад было похоже на взрыв, из которого ей не удалось выбраться целой и невредимой, и она так сильно стискивала зубы, что, похоже, сломала челюсть.
Если бы только она пришла раньше.
Чуть позже вернется Диана. Она расскажет мне об аистах. Я ей – о Капуцине.
– Образец самопожертвования, какой нечасто встретишь. Она трогательная и очень решительная. Непросто будет заставить ее ослабить хватку. Работа обещает быть интересной. Это дочь Жан-Батиста и Рашель.
– Ого. Когда это было?
– Одиннадцать лет назад.
– И она столько времени продержалась!
– Жертвенность бывает на редкость упряма. Вцепится и не отпускает. Человек видит свою единственную цель в том, чтобы жертвовать собой ради кого-то.
– И все рушится, когда в этом больше нет смысла или когда он отдал всего себя, и осталась только пустота…
– Именно.
– А в данном случае?
– И то и другое…
Львица.
Глава 10
Несмелое желание
В этот раз я без собаки, приехал на поезде и пересел на велосипед, чтобы после терапии проехаться по другой части города. Мне нравится такая схема. Все кажется близко, когда крутишь педали. И какое наслаждение эти первые осенние деньки, пахнущие летом, отдаляющие зиму. Солнечные лучи приятно греют кожу, но в воздухе, где-то в глубине, уже чувствуется