Читать интересную книгу Один среди «тигров» - Сергей Иванович Зверев

него лет на десять. Что-то неуловимо знакомое было в его лице, взгляде, голосе, интонациях. Война? Завод в Харькове? Институт? Нет, нет… А солдат тем временем подошел вплотную и посмотрел танкисту в глаза.

– А ты не изменился, Сенька, – тихо и с грустью сказал солдат. – Повзрослел, конечно, вон седина в висках. Но сам все такой же, как и мама твоя. Всегда вы обо всех заботитесь, всем стараетесь помочь. Смотрю, вот и сейчас сено несешь. На лежанку своим товарищам?

– Остап! – узнал наконец солдата Бабенко. – Вот так встреча! Я бы тебя сам не узнал. Ты вот изменился за эти годы.

– Да не, я все тот же, – резко рубанул рукой Остап. – Говорю, что думаю, делаю, что считаю правильным. Меня и на фронт брать не хотели. У меня же ранение было, помнишь? А потом, когда в Москву перебрался, в ополчение попал. И нашу часть после двух месяцев боев перевели в состав кадровой. Вот так… А ты, я смотрю, в танкистах? Так техникой и увлекаешься?

– Слушай, Остап, – Бабенко взялся руками за пуговицу на гимнастерке собеседника, – ты у своего командира, может, и отпросишься. А я механик-водитель, мне нельзя отлучаться. И так нарушил, отлучившись за сеном.

– Хорошо, – согласился земляк. – Где твой окоп? Я через часок приду. Посидим, побалакаем.

Бабенко вернулся к своему танку и долго стоял в окопе перед бруствером, глядя на нейтральную полосу впереди. Логунов понимал, что с Семеном что-то творится, но подходить не стал. Бабенко был всегда человеком открытым и общительным, разговаривать с ним было легко и просто. Он сам расскажет, что у него на душе, что его беспокоит. Но сейчас Бабенко стоял в стороне от друзей и молчал, глядя вдаль. Такого за ним раньше не водилось.

– Василий Иванович, – Бабенко наконец подошел к командиру танка, – слушай, тут ко мне земляк придет сейчас. Ты не против, если мы посидим в сторонке, пообщаемся? Больше двадцати лет не виделись. Он даже матушку мою знал. Соседями были в поселке, где я рос.

Логунов вытащил из-под брезента, которым была застелена его постель на лежанке, фляжку, потряс ею в воздухе, прикидывая, сколько в ней содержимого, и протянул ее Бабенко.

– Держи. Только не увлекайтесь – завтра подъем до рассвета, бой будет нешуточный. Там тушенка есть, хлеб, лук. Возьми, если надо.

Остап пришел, когда начало темнеть. Они уселись под бруствером на пустые патронные ящики, плеснули в котелок водки и молча выпили. И только потом, закусив луком и тушенкой прямо с ножа, начали говорить. Закурили.

– Я знал, что ты так и пойдешь по технической линии, – начал Остап. – Тебя и в поселке все к тракторам тянуло да к генератору. Где работал-то эти годы?

– Сначала в Харькове в артели по слесарному делу. Потом учиться пошел, окончил институт. А перед войной уже работал на харьковском заводе инженером-испытателем.

– Ух ты! – улыбнулся в темноте Остап. – Это где «тридцатьчетверки» делали? Ну ты молодец, добился своего! А на фронт, значит, добровольцем пришел? Небось отпускать не хотели с завода, бронь давали?

– Так и есть, – кивнул Бабенко. – Завод эвакуировали, сколько смогли, а я – на фронт… Я в тридцать пятом приезжал, когда матушку хоронили, но тебя уже не было. Ты как? Женился, есть ли дети? Работал где?

– Я-то? – Остап затянулся в последний раз «козьей ножкой», бросил окурок на землю и затоптал его каблуком сапога. – Я, брат, учительствовать хотел, да меня по партийной линии стали выдвигать – мол, надо воспитывать молодежь. В Москву посылали учиться на партийные курсы, а после них я по распределению попал на Урал… Скажи, Семен, ты про Оксану ничего не слыхал?

Остап задал вопрос поспешно, как будто боялся, что забудет его задать. И эта поспешность поразила Бабенко. И сразу ему стало понятно, о какой Оксане идет речь. Нахлынуло, защемило в груди, а ведь не вчера дело было. Два десятка лет с хвостом прошло, а все, оказывается, живо еще. Семен думал, вспоминал. Мысли всякие были на этот счет, но он понимал, что не нужен Оксане. Ни к чему это ей. Тем не менее первая любовь закружила его, тогда еще паренька, и в душе след оставила.

– Как она, не знаешь? – спросил Бабенко, чувствуя, что голос выдает его волнение, но справиться с собой он не мог. – Я когда приезжал, ее не было. Я и спрашивать не стал. Подумал, что не стоит.

– Да, ты прав, конечно, не стоило, – согласился Остап и налил по третьей. – Не получилось бы у вас ничего, это уж точно.

– Ну, давай за Оксану тогда, – печально улыбнулся Бабенко. – Пусть у нее все будет хорошо.

– Нет, – неожиданно возразил Остап и медленно покачал головой. – У нее сын родился, Сеня. Хороший парень. Был. Погиб в сорок первом. А Оксана, как похоронка пришла, слегла. У нее воспаление легких случилось – простыла во время дождя, когда заводи с эшелона ставили. Так и не поднялась. Так что… помянем, Сеня. Молча и не чокаясь.

Митинг был в самом разгаре, страсти накалялись. Поселок Выпасное, расположенный неподалеку от Харькова, насчитывал уже больше двух сотен домов, разросшись за последние двадцать с лишним лет после того, как там поставили мельницу, устроив запруду. Потом рядом с мельницей появились кузни и постоялый двор, где путники могли отдохнуть, перековать лошадей и починить свои возы и тарантасы. Старенькую церквушку, стоявшую здесь с незапамятных времен, восстановили всем миром, зачинщиком этого события был молодой батюшка Иннокентий. Но потом свершилась революция, и покатилась по необъятным просторам страны гражданская война. Почувствовав своеволие, ощутив поддержку большевиков, самые низшие слои, самые бедные, решили, что они теперь будут править миром. Править по-своему, без учителей и советчиков. А кто главный советчик в селе? К кому всегда приходят за помощью и поддержкой в трудную минуту? Конечно, к священнику! Нашлись люди, решившие сменить ориентиры. Горластые, жаждущие повиновения и власти, считавшие себя вправе менять не только свою жизнь, но и жизнь других людей.

– Люди, побойтесь Бога! – громко кричал отец Иннокентий. – Не Богом ли благословлены вы при рождении? Не именем ли Его крещены? Не с Его ли напутственным словом уйдете вы в мир иной?

– Хватит дурманить народ, попы! – орали в толпе люди с раскрасневшимися от самогона лицами. – Сами править будем своей жизнью! Большевики нам теперь указ, а не попы!

– Люди добрые, никогда церковь не стремилась к власти над людьми! Она есть покой в душе, и светлые мысли ваши…

– Твою мать! – проорал кто-то сзади, и в окна церкви полетели камни.