Один из ее доводов для напечатания этой книги – получение средств на содержание «больной», и она уже заявила г[осподину] Цаале, что она ставит в его распоряжение почти весь свой гонорар.
Рентгеновский снимок находится при деле. Отзыв о нем имеется только косвенный в заключениях врачей, но специального протокола составлено не было.
Извращения и неточности, даже совершенно лживые данные, проникшие в печать, к сожалению, крайне многочисленны, и бороться с этим явлением почти невозможно; но что еще более прискорбно, это то, что некоторые наши политические деятели с умыслом или без такового, мне не известно, своими публичными докладами об этом деле способствовали распространению ложных сведений. Примеров таких можно было бы привести немало, так Щиколай] Е[вгеньевич] Марков утверждал, что доказано, что она вообще не была матерью, конечно нет документальных доказательств того, что у нее был ребенок, и мы основываемся на ее словах, но безусловно[27] нет и доказательства того, что она не была матерью; гинекологических исследований сделано не было. Щиколай] Е[вгеньевич] Марков утверждает также, что она крестится по католически, что она перед зеркалом причесывалась, держа в руках портрет Великой Княжны Анастасии Николаевны и т[ак] д[алее]; все это опровергается достоверными свидетелями.
Константин] Щванович] Савич основывает свой доклад на якобы тщательно произведенном им следствии, между тем медицинских отзывов он даже не имел в руках, полицейские же материалы ничего не дали. Записями г[оспо]жи Ратлеф он, очевидно, не воспользовался, откуда взята им, несомненно, неверная дата рождения ребенка, мне[28]неизвестно, судя же по рассказам «больной», это событие произошло не ранее поздней осени [19] 19 года, так как, «только что оправившись», она приехала сюда – в Феврале 1920 г[ода].
Надеюсь, что все вышеизложенное в достаточной мере освещает все это сложное дело, во всяком случае, я всегда готов, если бы Вашему Высочеству понадобились еще какие-либо данные, если бы они были мне известны, немедленно их сообщить.
Во всяком случае, буду счастлив, если смогу, по мере сил помочь в этом трудном и святом деле.
Ставя себя в полное распоряжение Вашего Императорского Высочества, покорнейше прошу Вас принять уверение в глубоком моем уважении и таковой же преданности и остаюсь Вашего Императорского Высочества
покорным слугою С[ергей] Боткин
ГАРФ. Ф. 10060. On. 1. Д. 69. Л. 10-13. Подлинник. Машинопись.
№ 3. Письмо Сергея Боткина Великому князю Андрею Владимировичу об аргументах сторонников и противников признания Анастасии Чайковской Великой княжной Анастасией Николаевной
Берлин
17 Декабря 1926 года
Копия снята[29]
Ваше Императорское Высочество,
Только что я имел честь получить письмо Ваше от 9-го с[его] м[есяца] и приношу за него мою искреннюю благодарность.
В Вашем письме от 30 Ноября Вы, между прочим, изволите писать, что вопрос о «больной» слишком серьезный, и он требует внимательного к себе отношения, и всякое утверждение, как положительное, так и отрицательное, должно иметь серьезное и обоснованное основание.
К сожалению, все это дело, по непонятной мне причине, до сих пор вызывало у большинства знающих и слыхавших о нем совершенно обратное отношение, и у многих еще менее понятное озлобление.
Многие знающие и интересующиеся этим делом как бы разделились на два враждебных лагеря, одни – стремящиеся во что бы то ни стало убедить всех, что «больная», безусловно, Великая Княжна Анастасия Николаевна, другие же протестуют даже против какого-либо расследования. При этом последние стремятся всячески дискредитировать лиц, занимающихся этим делом, и тех, которых считают верующими в возможность идентичности. Так, я знаю вполне, казалось бы, благоразумных и приличных людей, дошедших до того, что доказывали, что Цаале совсем не датский посланник, а выдает себя за такового, а следовательно, он самозванец и все его прочие утверждения, несомненно, лживы. Я привожу это утверждение как типичный пример, как далеко идет увлечение в этом споре. Между тем мне представляется, что всякие споры совершенно излишни, когда в данном деле только обстоятельное и беспристрастное[30]расследование может пролить свет на, безусловно, таинственное дело. Но именно ввиду вышеизложенного крайне трудно найти вполне беспристрастных людей, которые могли бы разобраться в этом деле и расследовать его во всех подробностях. Я боюсь, что и Жильяр, несмотря на все выказанные им высокие качества, на это дело смотрит с предвзятостью. Я его лично не знаю и не имел с ним ни разговоров, ни переписки по этому вопросу и отсутствовал из Берлина, когда он был у «больной». Его теперешнее отношение и резкие выступления (имею честь препроводить выписку из его письма на имя Князя Н[иколая] Владимировича] Орлова, которое передавалось разным лицам), мне кажется, не вполне соответствует по тону некоторым его письмам, адресованным г[осподину] Цаале и г[оспо]же Ратлеф и, главным образом, содержанию посланного Вашему Высочеству при моем письме от 3 Ноября 1926 г[ода] показания г[оспо]жи Ратлеф. Не зная совершенно прошлого г[оспо]жи Ратлеф и не будучи поэтому в состоянии поручиться за ее полную правдивость, я просил Цаале прочесть ее показание и считаю долгом препроводить у сего в копии его ответ.
Теория, заключающаяся в том, что «больную» всему научили, является главным доводом лиц, стремящихся доказать, что нет надобности в каком-нибудь расследовании; действительно, невольно напрашивается мысль, что есть люди, которые могли из каких-либо специальных целей «обработать» несчастную больную и внушить ей всякие эпизоды из прежней жизни Великой Княжны, которые она потом под влиянием самовнушения передает как ею пережитое; но в этом и должна состоять, мне кажется, одна часть расследования – могли ли лица, ее окружавшие, сообщить ей подобные сведения. Насколько мне известно, некоторые из ее рассказов не могли быть почерпнуты из напечатанных воспоминаний и также не могли быть известны лицам, окружавшим за последние годы «больную». Кроме того, врачи сильно сомневаются, чтобы «больная» при состоянии ее памяти была бы способна схватывать и вспоминать все, что ей могли рассказать, конечно – лишь мельком.
Ценность же записок г[оспо]жи Ратлеф, мне представляется, именно в том и заключается, что она совершенно не осведомлена о прежней жизни Царской Семьи и даже никогда не была в местах пребывания Их Величеств. Поэтому она не могла бы подсказывать что-либо «больной» или наводить ее на соответствующие мысли, г[оспожа] Ратлеф прочла мне все свои записки; она старалась обращать мое внимание, зачастую, на эпизоды общеизвестные и поэтому, в данном случае, не интересные и совершенно не схватывала и не понимала значения мелких фактов и замечаний «больной», которые, по-моему, наиболее поражают.
К сожалению, последние шесть месяцев совершенно потеряны в смысле наблюдения и расследования в этом направлении. Я сразу обратил внимание на это обстоятельство Цаале, когда он совершенно неожиданно в Июне мес[яце] с[его] г[ода] решил поместить «больную» в санаторию в Баварии. Она находится там в прекрасных климатических и медицинских условиях, и в этом отношении, может быть, время не потеряно, но там не велись и не могут вестись медицинским персоналом какие-либо дневники или записи о разговорах и рассказах «больной». Бывшая здесь на днях Оберни [в] санатории, ознакомившись с записками г[оспожи] Ратлеф, правда, сказала нам, что она многое из этого знала из уст пациентки и утверждала самым определенным образом, что ни для нее, ни для остального медицинского персонала не представляет никакого[31] сомнения, что «больная» именно та, за которую она себя выдает. Причем Оберни особенно отметила, что эта их уверенность зиждется не только на производящих правдивое впечатление рассказах, но на всем облике, характере, поведении и пр[очем] «больной».
Никаких новых фактов и рассказов Оберни сообщить не могла и на соответственные вопросы Цаале особенно подчеркивала, что медицинский персонал и она, в том числе, не имели особого поручения и, вероятно, и не взялись бы за таковое – расспрашивать «больную» и что-либо из нее выведывать; они заботились только о физическом и моральном ее состоянии. Последнее же, по убеждению Оберни, значительно улучшилось.
Госпожа Цаале
Херлуф Цаале
Анастасия Чайковская и Гарриет фон Ратлеф в Лугано. 1926 год
Алексей Александрович фон Лампе
Общее улучшение здоровья, по-видимому, является одним из условий возвращения памяти. В только что ставшим мне известным аналогичном случае врачи заявили пациенту, что если бы он прибавил 20 фунтов, к нему бы вернулась память и знанье забытых им языков. На этот случай, отмеченный в прилагаемой у сего записке генерал-майора А[лексея] Александровича] фон Лампе, позволяю себе обратить внимание Вашего Высочества. Генерал-майор фон Лампе состоит в Берлине негласным представителем ген[ерала] Врангеля, а до этого был официально в таковой же должности при венгерском правительстве и в Будапеште хорошо знал венгерского офицера Колерича, о котором он мне теперь и сообщает.