Читать интересную книгу Реверсия Валерия Сидоркина - Вадим Астанин

Со Степана и Аникиты Гордеевичей началось возвышение фамилии. Московская ветвь Петровских быстро поднималась по карьерной лестнице, зауральская богатела и прирастала землями и мануфактурами. Боярин Сергей Матвеевич в споре царевны Софьи и Петра Алексеевича взял сторону царя и не прогадал; сына не пожалел, записал в потешные и не ошибся — стал Андрей Сергеевич офицером Семёновского гвардейского полка; семнадцати лет унтер-офицером воевал под Нарвой и за храбрость произведён в прапорщики, к пятидесяти дослужился до генерала.

Его двоюродные братья — Константин и Филипп Владимировичи унаследовали от отца Владимира Юрьевича целую промышленную империю: рудники и шахты, песчаные карьеры и золотодобывающие прииски, медеплавильные и железоделательные заводы, пушечные и оружейные фабрики, камнерезные и ювелирные мастерские. Они получали равную часть имущества, чем был недоволен Константин, возбудивший в суде процесс о признании завещания недействительным. Судебная тяжба тянулась полтора года и существенно повлияла на благосостояние семьи. Дела расстроились и производство упало. Предприятия несли заметные убытки. Филипп Владимирович склонял Константина пойти на мировую — безрезультатно! Константин от встречи с братом высокомерно отказался, как отказался разговаривать с матерью, возжелавшею кротким родительским увещеванием помирить сыновей. На материнские упрёки он лишь болезненно скривил губы и капризно произнёс: «Ах, мама-а-а-н… Ради бо-о-о-га… Не учите меня жить!» Варваре Игоревне ничего не оставалось, как заплакать.

Филипп Владимирович, узнавший о неудачной попытке горячо любимой им матушки достучаться до очерствевшего сердца Константина за обедом, в бешенстве выскочил из-за стола и с криком: «Нет у меня больше никакого брата!», шваркнул об пол суповой ложкой. Жена Филиппа Владимировича кинулась его успокаивать. Филипп Владимирович резко отстранил её от себя. «Хватит, Люба, не сейчас, — сказал он непререкаемым тоном. — Мне надобно побыть одному». Обед был бесповоротно испорчен.

Филипп Владимирович заперся в кабинете и просидел в одиночестве до глубокой ночи, никого не принимая. Напуганная супруга не однажды прокрадывалась на цыпочках к закрытой двери и застывала надолго, приложив ухо к дереву, вслушиваясь в напряжённо звенящую тишину по ту сторону коридора. Её обострившийся до предела слух выхватывал отголоски звуков: поскрипывание, редкие вздохи, звяканье стекла, тиканье настенных часов, шаги, усталые вздохи диванных пружин.

Успокоившись, она спускалась в залу, где под присмотром чопорной немецкой бонны играли их с Филиппом Владимировичем дети. Бонна пристально лорнетировала Любовь Ивановну и строго предупреждала не в меру расшалившихся детей: «Пош-шалюйста ти-ш-ше, дет-ти, фа-ш-ш папенька стратают!» Любовь Ивановна извинительно улыбалась бонне и шла на кухню, проверить ужин. Трапезовали в молчании, Любовь Ивановна посылала наверх камердинера звать мужа к ужину, камердинер воротился назад со словами: «Филипп Владимирович просили передать, чтобы от него отстали».

Любовь Ивановна страдальчески скомкала в руке шёлковую столовую салфетку, бонна укоризненно качнула напудренным париком, не упустив напомнить детям: «Тиш-ше, дет-ти…»

Филипп Владимирович спустился вниз заполночь и навеселе — он прошествовал в опочивальню и там, упав на колени перед супругой, плакал и извинялся, прижимаясь небритой щекой к тёплым коленям Любови Ивановны. Любовь Ивановна нежно гладила Филиппа Владимировича по голове, ласкательно утишая клокотавшую в душе мужа обиду на недостойный родственника выпад Константина.

Не найдя согласия у брата, Филипп Владимирович отбросил мысль о компромиссе и воспылал неудержимым желанием довести спор до победы. Он написал Андрею Сергеевичу пространную эпистолу и собирался ехать в Петербург на аудиенцию к императрице. Константин, встревоженный бурной деятельностью Филиппа, захотел опередить брата. Он быстро собрался и отправился в Петербург, не сказав никому о своей поездке. Филипп уехал следом, не зная ещё, что Константин его обошёл.

Филипп благополучно добрался до столицы и возвратился домой. Только здесь ему стало известно, что Константин не доехал до Петербурга. Его разбитая карета была найдена в овраге, в десять верстах от города, рядом лежали убитые кучер и слуги. Константин Владимирович пропал. Вместе с ним исчез весь багаж: дорожные чемоданы, сумки и саквояж, в котором, как свидетельствовал в полиции управляющий, барин вёз большую сумму денег и драгоценности. Управляющего сразу заподозрили в соучастии, полицейские следователи полагали, что он мог быть у разбойников наводчиком. Арестованный, он отсидел в тюрьме шесть месяцев, ни в чём не сознаваясь. Константина искали долго, но безуспешно — когда стало понятно, что ни среди живых, ни среди мёртвых его не найти — Филипп Владимирович на законных основаниях сделался безраздельным хозяином всего наследуемого от Владимира Юрьевича Петровского богатства.

Отец Михаила Петровского — Всеволод Глебович Петровский, мужчина видный и физически крепкий, в душевном плане страдал одним принципиальным недостатком — он был завзятым игроком. Его страсть к игре имела вид маниакального влечения. Он играл в карты, играл в рулетку, играл на бирже, заключал пари, делал ставки на скачках, играл в тотализатор на бегах. Он много выигрывал, но ещё чаще бывал в проигрыше, с неимоверной лёгкостью просаживая фамильные капиталы. Родственники неоднократно предпринимали усилия отвратить его от пагубной склонности — не помогали ни душеспасительные беседы с духовником, ни женины слёзы и истерики, ни угрозы водворения в сумасшедший дом на лечение — остановить Всеволода Глебовича было невозможно. Он рассорился со всеми, с кем мог, отказал ближним и дальним в гостеприимстве, оставил в друзьях таких же, как он, мотов и кутил, запугивал жену разводом и продолжал играть. Он сорвал баснословный куш в парижском казино; вложился в акции Компании Американских железных дорог и Золотых Приисков Аляски, вовремя от них избавился и удвоил состояние; конвертировал вырученные средства в ценные бумаги Консорциума по строительству Панамериканского канала и обанкротился; для поправки расшатанных нервов переехал в Баден-Баден лечиться минеральными водами и там, за рулеткой и покерным столом, проигравшись в пух и прах, спустил всё состояние, сделавшись в одночасье полным банкротом.

От унизительного разорения зауральских Петровских спас дядя, Борис Львович Петровский — влиятельный при дворе администратор, действительный тайный советник, член Государственного совета, негласно курирующий заграничный политический сыск, обладающий обширными связями и знакомствами внутри империи и за её пределами. Он перекупил долг Всеволода Глебовича, судебным постановлением ограничил родича в дееспособности, взял попечительство над возвращённым движимым и недвижимым имуществом до совершеннолетия племянника Мишеньки и обязался на весь этот период выплачивать семье соразмерное и достойное их положению содержание…

…Алексей Арефьев обиделся. Принимая грамоту, он пристально глядел в лицо директору. Коромыслов смущённо косил глазами. Выйдя за ограду гимназии, Алёша свернул грамоту трубочкой, аккуратно разорвал её на множество кусочков и пустил обрывки злодейски украденного у него триумфа по ветру. С пылкостью юношеского максимализма он поклялся отомстить Петровскому за нанесенное ему оскорбление.

Михаил Петровский поступил в Санкт-Петербургский университет. Арефьева зачислили в Московское Техническое училище на факультет электротехники. В училище он свёл знакомство со студентом Ветровым, членом антиправительственного марксистского кружка. После длительного и осторожного изучения Ветров открылся Алексею и предложил совместно бороться против социального неравенства. Алексей без раздумий согласился. Так Арефьев стал революционером.

Степан Казимирович мечтал выгодно отдать Наташеньку замуж. Чтобы был у дочери состоятельный муж, дом — полная чаша, чтобы не имела дочка нужды ни в чём, жила — как сыр в масле каталась, и чтобы мог купец третьей гильдии Самохвалов объединиться с отцом дочериного супруга капиталами и проворачивать дела крупные и прибыльные. Хотелось Степану Казимировичу размаха коммерческого, широты неохватной, хотелось разухабистой тройки с бубенцами, хотелось цыган и рвущих душу песен, хотелось в Париж на международную выставку, посмотреть железную дуру-башню, творение хитромудрого инженера Эйфеля, хотелось швырять ассигнациями на Нижегородской ярмарке, хотелось гулять в ресторане, отмечая заключённые сделки, хотелось видеть, как официанты втаскивают в залу вместительное блюдо с возлежащей на нём голой девкой, густо обмазанной чёрной икрой и обложенной по бокам фаршированными осётрами, вперемежку с ребристыми бомбами ананасов, хотелось в пьяном угаре лизать с её бёдер икру и запивать слизанное шипучим «Абрау-Дюрсо», хотелось числиться не третьеразрядным, а первостатейным купчиной.