Буду чувствовать себя гнидой и предателем, зная о многих тысячах убитых в межнациональных конфликтах, изгнанных из своего дома, лишенных последних сбережений и умирающих в нищете ветеранах.
Но что я могу сделать один? Ничего. И вообще это смешно, шестнадцатилетний пацан против партийной мафии, пятнистого иуды и всех сил, уничтожающих СССР. Просто сюжет для американских комиксов. Бэтмен, Супермен и Леша Шелестов — три великих героя. Где мой черный костюм и супероружие? Ха, ха, ха — три раза. Бред какой-то.
Но сидеть и наблюдать, как уничтожают Родину, тоже не выход. Значит, впрягаться все-таки придется. Что у меня есть? Мозги и знания 31-летнего мужика, навыки рукопашного боя и стрельбы, опыт боестолкновений с моджахедами в гористой местности, руководство разведгруппами, офицерская подготовка. Не так уж и мало. Получается, у меня имеется лет десять-двенадцать, чтобы разработать и реализовать план по спасению СССР. Вот от этого и будем отталкиваться».
Охваченный раздумьями, я сам не заметил, как задремал, а потом провалился в тяжелый беспокойный сон.
Из забытья меня вырывает пронзительная трель звонка. Умели их делать в СССР, ничего не скажешь. Такой визг и мертвого из могилы поднимет. Вскакиваю с дивана, обуваю тапки и плетусь в прихожую. В глазке отражается серьезное лицо Вани Волкова и довольная мордаха Паши, выглядывающая из-за его широченных плеч. Щелкает поворачиваемый замок, и парни проходят в прихожую.
— Как ты, Лех? Нормально? — обеспокоенно спрашивает Амосов.
Молча киваю.
Лицо Паши разглаживается.
— Ну и отлично, — радуется он, — а мы проведать тебя пришли. Пожрать чего есть?
Ваня осуждающе смотрит на товарища, но Амосову все нипочем.
— Чего-то есть, — подтверждаю его предположения. Паха просто сияет. Вот обжора! В школьной столовой всегда двойные порции хомячит. И ведь не толстеет же. Как такая прорва еды в нем помещается?
Волков кипит от негодования, но вслух его не высказывает.
— Проходите на кухню, присаживайтесь, — театральным движением руки указываю им путь. Довольный Пашка скачет чуть ли не вприпрыжку. Следом за ним идет насупленный Волков.
— Чай будете? — спрашиваю, поворачиваясь к плите.
— Будем, будем, и не только чай, — энергично подтверждает Амосов. Сзади слышится глухой стук затрещины и обиженный вой Пашки: — За что? Ты чего, Ванька, совсем сдурел?
— За дело, — отрезает Волков. Он паренек крепкий, имеет разряд по спортивной гребле, поэтому жертва агрессии предпочитает промолчать и обиженно надуться.
— Леш, чай мы попьем, а готовить ничего не надо, этот проглот перебьется, — слышится Ванин голос.
— Да я все равно есть собирался, — возражаю я, — сейчас чай поставлю, а потом что-то соображу.
Паша опять веселеет. Нет, этого точно ничего не прошибет. Главное, чтобы было чем брюхо набить и побольше.
Ваня не спорит. Он вообще очень спокойный и уверенный в себе парень. Просто не любит проявлений наглости и навязчивости.
Я подношу горящую спичку к конфорке и поворачиваю ручку горелки. Вспыхивают синие огоньки. Беру чайник. Он полон еще с утра. Ставлю его на плиту. Потом начинаю копаться в холодильнике. Нахожу полбанки майонеза, несколько сосисок и котлет, кусок сыра граммов на триста, сливочное масло и яйца. Все это перемещаю на кухонную столешницу вместе с парой помидоров и пучком зелени, найденных в нижнем отсеке. Беру вчерашнюю, уже немного подсохшую, половинку батона. Нарезаю несколько ломтей. Вообще-то лучше бы разделить его на тонкие кусочки, но не получается, хлеб сильно крошится. Забираю со шкафа и споласкиваю чистую тарелку. Разбиваю над ней яйцо. Сыплю туда щепоть перца из перечницы на столе.
Паша жадно наблюдает за мной. Он явно в предвкушении гастрономического пира. Ваня сидит и думает о чем-то своем.
Включаю огонь и ставлю на него сковородку. Бросаю на нее толстый ломоть желтого сливочного масла, который сразу же начинает таять, растекаясь по поверхности пузырящимся озером.
Поочередно макаю в яйцо кусочки батона и выкладываю их на сковороду. Пока они там жарятся, строгаю сыр ломтями, а потом измельчаю его быстрыми движениями ножа. Та же участь постигает сосиски, котлеты и зелень. Мою помидоры и рублю их аппетитные алые дольки с оставшимися на поверхности сверкающими капельками.
Переворачиваю прожарившиеся с одной стороны гренки. Кладу на каждую половину по чайной ложке майонеза и размазываю его по поверхности тонким слоем. Затем на хлебе появляются кусочки котлет и сосисок. Все это великолепие увенчивается ломтиками сыра и накрывается крышкой. Я такое часто готовил во время своей службы, когда не хотелось тратить время на что-то серьезное.
Смотрю на Пашу. У него явно началось обильное слюноотделение. Он периодически сглатывает, завороженно смотря на сковородку, как кролик на удава. Даже Ваня очнулся от своих дум и с интересом смотрит на мои манипуляции с едой.
Через три минуты открываю крышку. Вверх взлетает большой клуб пара. Сыр уже расплавился и потек, облегая кубики сосисок и котлет. Я, при помощи вилки, водружаю гренки на большую тарелку, украшаю их сочными ломтиками свежих помидоров и зеленью и торжественно подаю на стол своим товарищам.
Паша молниеносно выбрасывает руку, метя на самый большой бутерброд, но она на полпути перехватывается мощной лапой Волкова.
— Подожди немного, сейчас Леха чай нальет, и все вместе поедим, — поясняет Ваня, игнорируя обиженный взгляд Амосова.
И точно, вода уже кипит. Слава богу, что в нашем пузатом чайничке еще осталась заварка. Ставлю на стол сахарницу, три чашки с ложками и блюдцами. Разливаю заварку и воду.
Через минуту мы увлеченно хрустим гренками.
— Уосень усно, — чавкающий Пашка, с набитыми как у хомяка щеками, производит забавное впечатление.
Ваня тоже с увлечением смакует бутерброд, откусывая от него маленькие кусочки.
— Потрясающе, — констатирует он — Леш, ты где научился такое чудо готовить?
— Места знать надо, — гордо отвечаю ему.
Бутерброды быстро сметаются с тарелки. Амосов трудится за всех. Чтоб ты так работал, как лопаешь, дорогой товарищ.
Паша, отдуваясь, опрокидывается на спинку стула.
— Это что-то, — констатирует он, — в тебе погиб великий повар.
— Да я вообще гениален, — с энтузиазмом и небольшой ноткой легкого сарказма поддерживаю его, — вы просто этого не цените, серые бездарности.
— Не зазнавайся, — ощущаю чувствительный тычок в бок от Вани. Тяжелая