Я раскрываю «Историю СССР. 10 класс», нахожу указанное место и читаю:
«Расширение братской семьи советских республик. С победой социализма в нашей стране был успешно решен национальный вопрос. Преодолена экономическая отсталость национальных республик, обеспечено фактическое равенство всех народов, населяющих Советский Союз, в политическом, экономическом и культурном отношении. Укрепилось социалистическое братство и единство всех народов Советского Союза».
И тут меня накрывает. Вспышка в мозгу подобна ослепляющему взрыву. Поток хлынувшей на меня информации оглушает и ошеломляет. Пенсионеры, энергично копающиеся в мусорных ящиках. Изнеможденные лица беженцев, покидающих азиатские республики. Поток наркотиков, хлынувший из Афганистана. Вайнахи, деловито отрезающие головы живым русским солдатам. Бандиты, избивающие ногами непослушных коммерсантов. Взрывы в метро и разбросанные по подземному переходу куски окровавленного человеческого мяса. Захваченный роддом в Буденновске и почти две сотни расстрелянных детей Беслана. Упыриное лицо Березовского с алчным блеском в глазах, дирижирующий оркестром пьяный Ельцин, сытые довольные рожи олигархов, за бесценок приватизировавших советскую промышленность, пронзительные взгляды маленьких голодных попрошаек — я нахожусь в состоянии «грогги», как после тяжелого нокдауна. Это непостижимо и невероятно, но я вижу и знаю, что произойдет в ближайшие два десятка лет после распада Союза.
Чувствую, что шок от обрушившейся на меня информации может привести к потере сознания. Меня мутит. Кровавая капля летит из носа, расплываясь на учебнике уродливой бесформенной кляксой.
— Шелестов, тебе плохо? — краем сознания замечаю встревоженный взгляд исторички. — Немедленно к врачу. Амосов, проводи его до медкабинета.
Под сочувствующими взглядами одноклассников, поддерживаемый Пашей за руку, медленно выхожу из класса. Амосов судорожно вцепился в мой локоть. Боится, наверно, что грохнусь в обморок. Раздается негромкий хлопок закрывающейся за нами двери. В оглушительной тишине он звучит как выстрел и заставляет меня вздрогнуть.
«Совсем нервы ни к черту стали», — констатирую факт. Последние события в Белом доме, моя смерть и этот перенос в детство все-таки немного выбили меня из колеи.
— Да отпусти ты меня, — злобно выдергиваю свой локоть из Пашкиной ладошки, — сам дойду, не калека.
Бодро шагаю в медкабинет. Слава богу, помню еще, где он находится. Чуть сзади плетется Паша.
Через пару минут, после небольшого осмотра, я уже лежу в медицинском школьном кабинете с градусником под мышкой. Здесь все стерильно и сверкает белизной. Моя тушка вольготно развалилась на накрахмаленной простыне, наброшенной на белоснежный топчан, удобно устроилась на подушке, похожей на большой ком снега, глаза невольно устремлены на меловой потолок. Недалеко, в хрустящем новеньком халате ослепительно молочного цвета за коричневым столом (единственный предмет мебели другой расцветки, слава богу) сидит и что-то сосредоточенно пишет на листке полная женщина лет тридцати пяти. Это Зинаида Павловна — наша школьная медсестра. Она откладывает ручку и прикладывает к поверхности бумаги печать.
Заметив мой взгляд, она поворачивается ко мне.
— Ну что, Шелестов, как самочувствие? — интересуется медсестра.
— Нормально, — отвечаю я. Я действительно в порядке. От шока, вызванного неожиданным информационным ударом, оправился полностью. Но идти обратно на уроки я не хочу. После всего произошедшего нет желания сегодня сидеть за партой и отвечать на глупые вопросы одноклассников. Лучше домой пойду. Мне есть о чем поразмыслить. Поэтому страдальческая гримаса лица просто вопиет, что я нагло обманываю простодушную добрую женщину, и мне на самом деле ужасно плохо.
Медсестра берет у меня градусник и задумчиво его рассматривает. 36 и 6. Норма.
— Ладно, Алексей, — в глазах Зинаиды Павловны мне чудится огонек усмешки, — я тебя освобождаю от занятий на день. Можешь сказать классному руководителю, что я тебя отпустила. Полежи дома, восстановись. Но завтра чтобы был в школе как штык. Договорились?
— Договорились, — вздыхаю я.
— Вот и хорошо, — кивает медсестра, — всего доброго.
Она отворачивается, кладет градусник в картонный футляр и прячет его в ящик стола.
Я поднимаюсь, застегиваю рубашку, бормочу «до свидания» и шагаю обратно.
Когда захожу в кабинет, что-то вдохновенно рассказывающая Вера замолкает. Весь 10-А с любопытством таращится на меня. Это немного раздражает.
Информирую историчку, что меня отпустили с уроков. После утвердительного кивка иду к своей парте. Начинаю складывать учебник и тетрадки в сумку и ловлю на себе сочувствующий взгляд своей соседки по парте. Аня хочет что-то мне сказать, но не решается.
«А девчонка настоящая красавица», — мысленно отмечаю про себя. Тонкие черты лица, большие зеленые глаза, черные волосы цвета воронова крыла, в сочетании с белоснежной кожей производят потрясающее впечатление.
Через пару лет мужики будут падать к ее ногам штабелями. Да и сейчас девушка выглядит великолепно. Изящные руки с длинными пальчиками и стройная фигура с высокой грудью, обтянутой школьным фартуком, завершают соблазнительный образ.
Чувствую возбуждение. Проклятые подростковые гормоны! Чтобы спастись от наваждения, приходится срочно переключаться. Герой Челентано в «Укрощении строптивого» в таких случаях увлеченно рубил дрова. У меня поблизости топора и дров нет, поэтому быстро прогоняю в уме текст присяги, выученный наизусть. «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников». Фуххх, помогло. Все-таки подростковая гиперсексуальность в сочетании с сознанием взрослого мужика страшная вещь.
Уже выходя из класса, краем глаза фиксирую злорадную насмешку Недельского. Интересно, чего этот поклонник блатной романтики так перевозбудился?
До дома я дошел быстро. Ввалился в прихожую. Мама уже убежала на работу в свой НИИ.
На тумбочке лежит записка. «Сына, в холодильнике борщ, гречка и котлеты. Звонил Игорь Семенович. Просил сказать, что тренировка переносится на 18.00. Не забудь!» Забудешь тут, когда об этом постоянно напоминают.
Интересно, а где отец? Наверно, в очередной командировке. Я аккуратно ставлю сумку в коридоре, избавляюсь от школьной формы и с размаху плюхаюсь на жалобно скрипнувший диван.
«Итак, что мы имеем? Каким-то чудом, волею Божьей или с помощью других высших сил, я перенесся в свое же тело на пятнадцать лет назад. Теперь есть два варианта. Первый: построить свою жизнь по-другому, опять упиваясь молодостью и используя все представившиеся возможности. Второй: попытаться спасти Родину от развала, а людей от грядущих испытаний. Наслаждаться жизнью, зная о том, что готовит нам будущее, я просто не смогу.