Читать интересную книгу Новый Мир ( № 6 2007) - Новый Мир Новый Мир

— А вот, Евгений Саныч, я тут поправила опечатку, — входит, видимо, корректор, в руках газетная простыня.

— Лена, вот тебе автор, сидит перед тобой — а ты посмотри правку, — все это не отрываясь от телефона.

— Как, это вы? — говорит корректор.

Я наскоро проверяю то, что уже проверено, и выцарапываю Мазурика из-под телефона.

— Так мы договорились, Евгень Саныч?

— Конечно!.. Давай, эт самое, давай...

Я ухожу. Сколько раз еще приду? В плоские декорации, где сотрудники проводят все дни? И нигде не ждет меня лучшая доля.

Вечером с полки, на которой темнеют корешки книг, беру первый попавшийся том. Здесь бок о бок: “Гарденины” Эртеля, Гоголь, “Угрюм-река” Шишкова, трактаты Аристотеля, господин Йозеф Вильгельм Шеллинг, сумасброды французы Деррида со товарищи, а еще Симфония на Ветхий и Новый Завет, “Добротолюбие”, этнографическая книжка “Русские: семейный и общественный быт”, “Как закалялась сталь” Островского и прочее… Словом, с бору по сосенке.

На сей раз подвернулся Айтматов, его и читаю: “А лунная ночь? Быть может, никогда больше не повторится такая ночь. В тот вечер мы остались с Суванкулом работать при луне. Когда луна, огромная, чистая, поднялась над гребнем вон той темной горы, звезды в небе все разом открыли глаза. Мне казалось, что они видят нас с Суванкулом. Мы лежали на краю межи, подстелив под себя бешмет Суванкула. А подушкой под головой был привалок у арыка. То была самая мягкая подушка. И это была наша первая ночь. С того дня всю жизнь вместе… Натруженной, тяжелой, как чугун, рукой Суванкул тихо гладил мое лицо, лоб, волосы, и даже через его ладонь я слышала, как буйно и радостно колотилось его сердце…”

В это надо вслушаться. Здесь бурлит не то кипение, которое возможно изобразить из себя, сидя с утра до вечера в редакции. Чтобы написать так, надо быть не маленькой столичной гадюшечкой. И желательно родиться в другом времени.

Быть, а не блазниться! К чему и призывал нас один философ... Хоть и мелкобуржуазный, как выразился бы Ванька.

 

Глава 3

Лермонтов

Ванька настолько яркий персонаж, что кочует из одной моей летописи в другую. (Прости, Ваня! Знаю, ты не обидишься.)

Он живет в подмосковном городе Жуковском. Здесь только гаражи и блочные пятиэтажки, и еще железная дорога, от которой во рту все время привкус железа, и трубы. Вот и весь городишко. Здесь живут Ваня и его друг Кузя. Тоже революционер. Или контрреволюционер, как они сейчас себя называют...

— Национальная идея уже столько раз переворачивалась в гробу, что сам черт теперь не разберет, где у нее право, где лево…

Парни заспорили. Я озиралась по сторонам.

Кузькина мама была немного безумная, она по всей квартире навешала на стены репродукции икон, а потом однажды в припадке выцарапала глаза всем богородицам и младенцам — я пишу здесь эти слова с маленьких букв нарочно. Остались дырки. А сами изображения не сняла, и ни у кого из домашних рука не поднялась, так и висят. Я удивляюсь, какие у здешних крепкие нервы. Полгода назад Кузькина мать объявила, что выходит замуж, и впрямь вышла. Отец от горя чуть не спился.

— Нет, я не понимаю, что уже в таком возрасте человеку нужно, — говорил Кузя.

— А сколько ей лет?

— Так ведь уже под пятьдесят! Доживай себе спокойно, ведь всю жизнь с отцом провела. Нет, ей понадобилось — короче, ушла к какому-то.

— Посмотрим, как ты запоешь, когда тебе стукнет полтинник.

Я улыбаюсь. Рассказываю ребятам, что говорила бабушка, которая приехала на днях на свадьбу к брату. На венчание. И впрямь прибыла, насыпала всяких речений. Я, говорит, ляжу полежать, а воно визьме и заснеться.

Рассказала между прочим бабушка и такую историю.

— Любка наша запанила.

Я не поняла:

— Шо зробила?

— Панной стала! Порося не держит.

— А что за Любка?

— Соседка. Та, шо ты обидела.

— Як обидела?

— А ты не помнишь? Года три она вспоминала, як ты ей вмостыла. Ты спрашивала: “У вас кролики есть? А курчата есть? А поросенок хоч есть? Як — и поросенка нема?” Вона и пошла на мене — шо мы с Таней, мамой твоей, разговаривали, обсуждали. Я ей казала, Любо, ну як бы Таня была мени невисткой, да пришла на двор, да давай расспрашивать, шо у вас есть, а чого нема, а Таня всю жизнь тут жила и все знает, и шо у вас есть, и чого у вас нема! Воно ж дитя, шо ему пришло на ум, то й телепнуло. Ну як так? Доросла людына — а обиделась на дитя, яке ще в школу не ходить. Шо ты думаешь? Год три не общались.

И резюмирует бабушка:

— Така ты була... Допытлива.

В комнату сунулась Кузькина сестра. Младшая. Зыркнула из-под рисованных бровей — и назад. Длинные ногти, покрытые бордовым лаком, соскользнули с ручки двери.

А как я колядки бабушкины записывала в клетчатую тетрадочку? Где-то тот зошит до сих пор хранится. Там есть одна, я ее нет-нет да и припомню где-нибудь в неподходящем месте, в метро или вот сейчас. Там про Богородицу, которая спускается в ад, чтобы вывести оттуда все души. Апокатастасис, ага. Все спасутся. Она ходатайствует за всех, кроме одной души: “Вона матерь полаяла — не лаяла, подумала”. Отругала мать, то есть не отругала даже, а только подумала.

— Учти, Маринка, религиозную пропаганду буду всячески пресекать! Мои предки тоже колядовали, — пробурчал Ванька. — Только про Христа и прочую религиозную чушь у них почему-то не было.

А еще бабушка сказала: первый день гость — золото, другий — мидь, а третий — до дому йидь. И выяснилось, что она с обратным билетом приехала. На послезавтра.

— Чудо бабуся, — кивнул Кузьма.

Чтобы попасть из Жуковского в другой не менее скверный городишко Московской области, называемый Москва, надо минут пятьдесят ехать на электричке. Практически в любую погоду, и утром и вечером. А еще бывают паузы на дорогах, и народищу набивается тьма.

Я много раз убеждалась, с какой изощренностью и настойчивостью написанное стремится воплотиться в самую что ни на есть реальность. Много раз уговаривала себя начать жизнеутверждающий роман, полный красот и описаний чудесных местностей, дорогих ресторанов и прохладных холлов банков. И чтобы в нем фигурировал голубоглазый русоволосый молодой человек с теннисной ракеткой и штангой в одной руке и кейсом с ровненькими рядами аккуратно уложенных долларов — в другой. Но никак не отыскать мне тот уступок, с которого можно было бы пуститься в подобное заманчивое плавание. Зато сколько угодно нот, которые сами подсказывают свое продолжение: тягомотную, утомительную недействительность...

Игумен Зосима рассказывал, как был на празднике в прокуратуре, передавал поздравления, готовился к выступлению и, дожидаясь официальной части мероприятия в бывшей приемной Вышинского, пил чай. Ему первому принесли чашку, и они пошутили, что надо следить, кому приносят сначала, — стоит, мол, быть осторожным, поскольку здесь, в кабинете, случалось, что и травили людей.

Начальник хотел поменять его чашку на свою, доказывая, что теперешний чай можно пить, но неумолимый игумен снова посмеялся: мол, специальный прием — потом нарочно меняют чашки…

Он выпил чаю и почувствовал острую боль — схватила почечная колика.

В тот же вечер его прооперировали.

Алексей как-то все время присутствовал в моей жизни. Неявно. В расхлябанном и распущенном университете и во всех других безалаберных обстояниях такой человек, как Алексей, — монастырский послушник, семинарист, не оставивший учебу на юридическом, — был интересен. Диковина. Пока я коллекционировала жуков, накалывая их на булавки разной длины, он занимался сербским, болгарским, польским — и постепенно становился специалистом по поместным Церквам. Время от времени мы пересекались, хотя специально встречались редко. Вот и в тот раз…

Мы сидели в кафе на Арбате — здесь, на самой “интуристской” улице города, еще каким-то чудом сохранились дешевые постсоветские забегаловки с выцветшими клеенками вместо скатертей и пыльными пластиковыми цветами, которые с наивным шиком притязают на то, чтобы быть украшением интерьера.

— Москва — это триллер. Встретил человека в один из дней — вот он, рядом, вблизи. Его можно потрогать. Проходит день, и он как бы отплывает. А через несколько дней ты уже сомневаешься: может, то была просто галлюцинация?

Алексей перебирает пальцами, показывает волны, словно гладит кошку или ощупывает материю, а может, пробует клавиши пианино. То постукивает себя по гладкому, высокому лбу, то охватывает реденькую, кучерявую, как мочало, бородку. Ушанка лежит рядом, на подоконнике у стола. На том же подоконнике стоит и искусственная елочка, убранная мишурой. Нижняя пластиковая ветка поблескивает: там прячется синий шар.