пенсне и откашлялся, — хм… мне кажется, что большевики на наиболее правильном, вернее, на более последовательном пути… Он встал, обернул жилистое тело синим халатом чуть ли не вдвое, и подошел к Цвиллингу. — Дозвольте посидеть рядом? Я так, без дискуссий…
— А я вот спрошу без скусия, а прямо: правда, что Ленин за то, чтобы землю крестьянам отдать, да войну прикончить? — подошел бородач. Да, борода была славная: густая и пышная, казалось, не она к лицу, а лицо к бороде приставили. Цвиллинг невольно провел рукой по своему колючему подбородку. Да, такую бороду вовек не отпустить… фу, черт, ну и мысли лезут в голову!
Цвиллинг глубоко вздохнул, унял головокружение. Приподнялся и сел. Повернул ладонь к собеседникам.
— Хотите правды? Слушайте…
V
Ленька раза два обошел вокруг гостиницы, не решаясь зайти к Красинским. Ему хотелось увидеть Еву, но он боялся застать у них кого-нибудь из посторонних и, не дай бог, снова встретиться с поручиком Виноградовым. Ленька прикинул, где должно быть окно номера Красинских, осторожно забрался на дерево, с него — на карниз и прильнул к стеклу. Вот тебе и на! Прямо перед ним, всего на расстоянии вытянутой руки, виднелась спина поручика, розовая противная шея, Ленька быстро соскользнул вниз. И чего опять Виноградову понадобилось здесь, зачем он заявился?
Ленька медленно побрел вдоль мокрой от утреннего дождя мостовой к Уралу. Чертов поручик! А он-то так готовился к встрече с Евой: вымыл голову, причесался, надел свежую рубаху, долго и осторожно начищал ботинки дегтем.
Снизу от речной сиреневой воды несло холодной сыростью, погребом и прелыми листьями. И Леньке опять, который раз в этот день, вспомнился отец. Листья в букетах. Горячие большие руки. Рыжеватые усы над насмешливо приподнятой губой. Ленька вдруг поймал себя на мысли, что вот еще пройдет год-два и забудется отец совсем. Тогда можно встретить отца на улице и не узнать…
Тоскливо на душе и так одиноко, хоть волком вой. Надо же так случиться, чтобы, в такое время остаться совсем одному. Было всего-то два верных, казалось, друга, да и тех нет. Колька Карпов уехал со своим отчимом в деревню: там сытнее и спокойнее. Теперь всё — ни бороться не с кем, ни рыбачить. А Юрка Зайцев — тот и вовсе дезертир первой статьи. Как только Леньку взял к себе дядя («пожалел сиротинку», — как говорили соседки после похорон матери), так Юрка и здороваться перестал. С извозчиками ему, видишь ли, не по пути. У него отец ветеринар. Теперь даже книжку про графа Монте-Кристо негде взять, не перечитаешь… Вот она какая штука — жизнь: было три друга закадычных и нет их… С остальными одноклассниками, сынками купцов да приказчиков, Ленька и вовсе не водился.
Берег Урала был безлюден. Ни души. Даже не было мальчишек, которые обычно играли здесь в разбойников. Ленька прошел до гужевого моста. Здесь шли подводы, груженные мешками, сеном, кирпичом. Деловито покрикивали возницы. Но от этого оживления Леньке стало еще грустнее: он чувствовал себя никому ненужным. Снова заморосил дождь. Роща задымилась, зачернели столбы, заплясала по булыжнику грязная пена.
— Ленька?
Он обернулся: перед ним стоял высокий голубоглазый мужчина с пышными русыми усами. На голове его был наброшен мешок. С краев бежали тонкие дождевые струйки. Где-то Ленька уже видел это полное добродушное лицо…
— Сидай, хлопче, — отвернул уголки мешка мужчина и повел рукой в сторону воза с сеном. — Ну, сидай же! Я ж угадал: Леонтий?
— Да, — протянул Ленька, все еще пытаясь вспомнить, где он видел эти пышные усы и ярко-голубые глаза, — это я…
— Чи, може, я не так кажу? — прищурился мужчина, — так все равно влезай, мне ты и нужен. По особо важному делу. Поедешь — не пожалеешь. Ну, смелее, гостем будешь у меня! Аль не узнал меня? Помнишь, как в цех прибегал и я тебе Коростелева искал еще? Ну?!
Вот когда Ленька вспомнил. Точно — тогда, утром, когда он носил записку Красинской в железнодорожные мастерские… Тогда он и видел и говорил с этим человеком, который так смешно и будто нарочно путает русские слова с украинскими.
— Михалыч? — тихо спросил Ленька и тут же сам утвердительно кивнул головой, — Михалыч.
— Ну же — он самый! — погладил усы Михалыч, подсадил Леньку на воз. От мокрого сена остро и пряно пахло летней степью, но было холодно и ветрено, а оттого еще более тоскливо. Ленька лежал, зябко ежась под курткой. Ему было безразлично: ехать ли, идти ли. Только лишь бы не оставаться одному. Воз медленно покачивался и под мерный перестук колес, катившихся по выщербленной булыжной мостовой, клонило ко сну. Ленька медленно плывет куда-то с закрытыми глазами. Ему видится лицо Евы: чистое, свежее, будто умытое росой. Розовые губы припухли. А в глазах не то ласка, не то укоризна…
Она вяло протягивает гибкую руку. Ленька ловит ее пальцы, но они так белы и нежны, что совершенно не ощущаются. Будто воздух. И хочется встать и идти на любое: на драку, на гибель, на головокружительные подвиги… Подвиги… Шпаги… Кровь…
Ева смотрит большущими серыми глазами. Матово светятся русые волосы. Какие они — жесткие или мягкие? Ленька осторожно тянет руку, но рука повисает в пустоте…
Уехать бы. Оказаться вдвоем на необитаемом острове. Охранять ее. Добывать пищу. Драться со зверями. Но главное — быть с ней всегда рядом. Так, чтобы дыхание слышать…
А как она смотрела, когда совала записку? Дружески, доверчиво, строго. Как могла она быть так уверена в том, что он не предаст ее? Как?..
Она сразу поняла, сразу поверила.
Воз дернулся, и Ленька приподнял голову. Спереди чернела спина Михалыча. Он так и не обернулся, так и не сказал ни слова. Он молчал всю дорогу до железнодорожной линии, где среди других низких сереньких домиков на раскисшей земле был и его дом. Ленька был благодарен Михалычу за молчание: так хорошо, по-доброму помолчать умел только отец…
Михалыч нет-нет да оглядывался. У него мокрое, красное, обветренное лицо. Большие, с черными загнутыми ресницами, глаза его смотрели проницательно и чуть горестно.
Подъехали к дому. И лишь распахнув дверь, Михалыч сказал:
— Входи, гость!
Но Ленька внезапно заупрямился. То ли показалось ему, что слишком уж охотно в гости пошел, то ли робость охватила, но он остановился. Опустил глаза:
— Спасибо, в другой раз… А если дело какое, то говорите здесь…
— Э, нет, так отступать нельзя, — потянул его Михалыч за рукав, — входи-ка! Там, хлопче, разберемся.
В сенях их встретила молодая чернявая женщина. За ее спиной, в углу, из люльки