Читать интересную книгу "Желаний своевольный рой". Эротическая литература на французском языке. XV-XXI вв. - Жан Молине

Теперь в доставленных мне блюдах я видела исключительно вредоносные зелья и разрушительные яды и ничего не рискнула попробовать. Несчастная! Моя гибель от истощения, видимо, входила в планы барона. Тогда, назло ему, я решилась проглотить несколько ложечек риса; рис показался мне вкусным, и я опустошила всю плошку, оставив на дне лишь какую-то кислую субстанцию, поразившую меня своим запахом. Пока я размышляла, стоит ли мне ее пробовать, из мрака вылетела записочка, извещавшая меня, что на дне лежат «яйца муравьев с острова Ява, страшный яд послушания. Не ешьте!» Стоило мне положить записку на прежнее место, как она моментально исчезла; однако в промелькнувшей во мраке фигуре я успела узнать добрую мадам Жербоски, а потому немедленно отодвинула гадкий соус. Неожиданно вошел барон, и меня словно громом поразило. Бросив взгляд на пустую плошку, он удовлетворенно улыбнулся, сел подле меня и сказал: «Вы ознакомились с моей теорией, и я тешу себя надеждой, что, когда вы глубже ее изучите, вы поймете, что она пребывает в гармонии с природой и свободна от той чепухи и иллюзий, коими прельщают вас с самого детства. Да, сударыня, все имеет физическое начало. Прибегнув в урочное время к моему искусству, самый безобразный мужчина сможет одержать победу даже над Лукрецией. Достаточно лишь дополнить природу и научиться производить впечатление, кое она производит на противоположный пол. Не следует забывать, что понятие красоты условно: в каждой стране оно свое, но и негритянка, и англичанка равно воспламеняются при виде представителей иного пола. В сущности, задача моей методы — искусственным образом возбудить вожделение; пробудите вожделение — и вы пробудите любовь. Именно это я и сделал: элексир Венеры уже струится в ваших венах».

С ужасом я отпрянула от него, но он удержал меня и, прижав к моей груди ладонь, густо посыпанную белым порошком, принялся его втирать, иначе говоря магнетизировать меня. Внезапно я утратила способность двигаться. Тогда он взял меня за руки и повторил свою речь. Когда яд подействовал, я ощутила, как в сердце мое закрадывается волнение, а по всему телу распространяется несказанный жар… Ах, как низко я пала! Кажется, я позволила себе бросить нежный взор в сторону этого негодяя; он же, нисколько не удивленный успехом своим, улыбнулся и еще ближе придвинулся ко мне. «Возбуждение нарастает, ваше чело пылает, — шептал он. — Флюиды, исходящие от порошка, возбуждают ваше воображение, и я уверен, что вы грезите только о любви. Но сам я пока намерен сохранять спокойствие».

Столь неожиданная дерзость помогла мне взять себя в руки; издав исступленный крик, я попыталась вырваться из его объятий. Тогда барон бесстыдно положил руку мне на грудь, и вновь неизъяснимое волнение повергло меня в истому, описать которую я не в силах. О, какой позор! Какое унижение рода человеческого! Увы, приходится признать, объятия барона показались мне необычайно приятными, прошлое мгновенно забылось, и я погрузилась в сладострастные мечты, в которых престарелый уродливый барон предстал передо мной в волшебном ореоле красоты и очарования юности! Казалось, Ольниц наслаждался, ловя мои взгляды, столь отличные от тех, кои я бросала в его сторону накануне; затем, похотливо обозрев мою грудь, он отвел глаза и произнес: «Я не хочу быть обязанным исключительно исступлению вашему; завтра мы снова увидимся. Сейчас мне надо успокоиться. Поэтому я лишь высосу холод из ваших прелестных ножек». Не дав мне опомниться, он сдернул с меня чулок, прижался губами к ноге моей и, осыпая сверху донизу поцелуями, неожиданно алчно впился в нее зубами, скусив, однако, всего лишь небольшой кусочек кожи. С непередаваемым восторгом он поместил свою добычу в маленький золотой кубок с тонкими стенками, поднес кубок к огню спиртовки и, дождавшись когда кусочек обуглится, проглотил его. «Долой предрассудок! — хладнокровно изрек он, обращаясь ко мне. — Артемисия[2] выпила пепел своего супруга, и у вас ее поступок вызывает восхищение. Следуя ее примеру, я отождествляю себя с вами и таким образом усиливаю ваше влечение. Ваши же страхи порождены смехотворными софизмами, принятыми на веру простонародьем и забавляющими философов».

Когда умопомрачение мое прошло, я ощутила такую сильную боль, что она заглушила все иные чувства. Заметив мои страдания, барон перевязал мне ранку и, предупредив о новом приливе страсти, которая, как подсказывало мне чувство, нисколько не утихла, удалился.

Оставшись наконец одна, я тщательно осмотрела всю комнату и даже попыталась расшатать решетки на окнах; тотчас отдушина в обшивке стены открылась, из нее дохнуло жаром, и раздался голос: «Напрасные усилия! За тобой наблюдают!» Неудача сломила меня; я без сил рухнула в кресло.

<…>

В полдень явился барон и как всегда осыпал меня заверениями в своем почтении и уважении. Затем он сел рядом со мной и сказал: «Вчера вы получили возможность удостовериться, что единственным возбудителем любви является физическое влечение…» Эти слова напомнили мне о злоключениях моих и о жестокости барона. Я постаралась отодвинуться от него, но он удержал меня и, вытащив из кармана коробочку с магнетическим порошком, натер мне лоб. Внезапно возмущение мое прошло, и я ощутила готовность подчиниться чужой воле. «Я мог бы злоупотребить вашей вчерашней расположенностью ко мне, — продолжал барон, — но не в моих привычках торопить наслаждение. Я не хочу, чтобы любовь ваша свелась к обострению приступов вожделения. Я жажду видеть радость при своем появлении, хочу быть уверенным, что вы ждете встречи со мной; но такого рода чувства, безусловно, зависят от диеты. Мне надобно передать вам всю свою любовь, и взять от вас частичку вашей обходительности и холодности. Между нами должно установиться равновесие. Я не стану прибегать к переливанию крови, такая операция испугает ваш пока еще слабый ум; к тому же я создал несколько более изобретательных и менее устрашающих способов, с помощью которых можно привить не только вожделение, но и качества, именуемые вами нравственными, ибо, подобно вожделению, они также являются не чем иным, как прихотливым сочетанием физических свойств, кои можно изменять по своему усмотрению. Приступим же к прививке».

Завершив свою речь, он достал из секретера золотую тарелочку, ланцет и на глазах моих отсек кусочек собственной кожи; затем отрезал у себя прядь волос и вместе с клочком кожи положил на золотое блюдце и стал нагревать его на спиртовке. Когда содержимое блюдечка обратилось в порошок, он сбрызнул его несколькими каплями собственного дыхания; по его словам, он изобрел способ, как превратить дыхание в жидкость; результат эксперимента хранился во флаконе с притертой пробкой. Сделав из полученной смеси примочку, он подошел ко мне, наклонился и стал снимать с меня туфли. Уверенная, что если я выдам свой ужас, то барон прибегнет к насилию, я изо всех сил старалась сохранять хладнокровие. Закрыв руками глаза, дабы не видеть сего оскорбительного зрелища, я позволила снять с себя чулок и повязку. Наложив примочку на место укуса, барон старательно собрал вытекшую из ранки лимфу и, тщательно пропитав ею ленту, тотчас перевязал этой лентой нанесенную себе рану. Таковы были прививка и варварский способ обмена флюидами, изобретенные фантазией барона для достижения своих гнусных целей. Впрочем, пока непосредственным результатом его манипуляций явились лишь негодование мое и возмущение. «Теперь можете без страха есть любую пищу, которую вам доставят, — промолвил барон. — Прививки вполне достаточно; но не смейте снимать повязку! Малейшее непослушание, и мне придется использовать более сильнодействующие лекарства».

«Негодяй! — воскликнула я, изнуренная его экспериментами. — Есть сотни преступников, которые не сочли бы твои опыты злодеяниями. Почему именно я, несчастная мать, единственная опора невинного дитяти, вызвала ярость твою? Как могу я воспринять порочные взгляды твои, если в душе питаю к тебе лишь отвращение?» — «Она злится! Значит, диета оказалась излишне щадящей», — холодно заметил барон и, повернувшись ко мне, произнес: «Благоразумие, коим вы пытаетесь от меня защититься, равно как и отвращение ваше, напротив, побуждают меня совершенствоваться в своем искусстве и наполняют сердце неизъяснимой радостью. Преодоление сильнейшего морального сопротивления единственно средствами физики, а главное, посредством дыхания, превращенного в жидкость, капли которой вы получаете каждый день, свидетельствуют о торжестве моего метода». От этих слов мне сделалось дурно… «Прочтите отрывок, где изложена моя метода, и вы поймете, как действует изобретенная мною жидкость». Я отшвырнула рукопись; барон молча удалился.

Проплакав целый час, я к стыду своему решила полюбопытствовать, на чем основан чудовищный метод барона[3], и изумилась, обнаружив в нем немало верных наблюдений.