Читать интересную книгу Расширение прав и возможностей женщин в России - Джули Хеммент

подозрительно относятся к представлениям о женщинах-организаторах. Не потому, что проблема новая или никогда не была политически важной. Наоборот, женская эмансипация и достижение свободы и равенства женщин было выдающейся целью социальной инженерии большевистской эпохи [Айвазова 1998; Edmondson 1984; Хасбулатова 1994; Stites 1978]. Женщины в СССР получили полные гражданские права и свободы сразу же после Октябрьской революции 1917 года. И все же во имя этого равенства при государственном социализме – в 1970-е годы – были приняты некоторые крайне непопулярные политические решения. Особенно непопулярны были законодательные меры, обеспечивающие «отмирание» семьи, например, право на развод и на аборты. Эти меры, введенные в первом Семейном кодексе 1918 г., были непопулярны среди мужчин и женщин всех классов, а не только в мещанской среде[9]. В результате к 1980-м годам сложилось общераспространенное убеждение, что социализм эмансипировал мужчин и переэмансипировал женщин. И мужчины, и женщины жаждали отмены такой политики. Женский активизм дискредитировал себя тем, что он ассоциировался с общественным движением, продиктованным сверху и санкционированным партией[10]. При этом термин «гендер», принятый в 1990-х годах, когда российские активистки вступили в диалог с западным феминизмом, россиян раздражает. Этот термин является результатом честного языкового заимствования, но лингвистически и концептуально изолирован из-за почвеннического традиционализма, столь глубоко укоренившегося в русской философии.

Женские коллективы эпохи перестройки, встреченные с таким воодушевлением европейскими и американскими спонсорами, не были массовым явлением. В России они казались аномалией. Во главе их встали высокообразованные, прогрессивные, социально ориентированные личности. Как я покажу в следующих главах, феминизм и концепция гендера оказались полезными для этих женщин, потому что они предложили модель, с помощью которой смогли осмыслить свою жизнь во времена больших социальных потрясений и структурных изменений. Также они были средством для описания дальнейшего пути и предлагали инструменты для критики существующих структур власти и социальных отношений. Кроме того, интерес к феминизму выражал стремление наконец воссоединиться, через литературу и личные связи, с европейской мыслью и дебатами внутри нее, восстановить связи, прерванные большевистской революцией и ограниченные в течение семидесяти лет государственного социализма. Феминизм в России не был зарождающимся общественным движением. Это была форма идентификации для элиты, которая олицетворяла искания и стремления определенного класса людей в определенный исторический момент. В результате сотрудничества с фондами эти женские группы стали еще более редким явлением. Как и другие неправительственные организации, пользующиеся международной поддержкой, подобные группы также считаются далекими от забот большинства людей.

Сами российские женщины-активистки неоднозначно относятся к тому, как международные спонсоры поменяли их деятельность. Хотя женские группы работают сообща как никогда раньше, это сотрудничество происходит на все более неравномерном социальном поле. Между организациями, получающими гранты, и теми женскими группами, которые остаются вне круга международного финансирования, разверзлась пропасть. Эти группы могут процветать, но некоторых активистов раздражают новые условия сотрудничества, установленные иностранцами. Профессионалы из НПО, как обычно, больше думают о том, чтобы угодить спонсорам и обеспечить собственную организационную устойчивость. Местные проблемы волнуют их значительно меньше [Регентова, Абубикирова 1995]. В этих обстоятельствах женские группы стали «подобны флюгерам», как выразилась одна из моих подруг-активисток. Они поворачиваются туда, куда подует политический ветер стран-спонсоров.

Наконец, как я уже говорила, эти проекты по расширению прав и возможностей женщин увязли в сложной и тревожной политической экономике. Рекламирование американского и западноевропейского правительственного проекта по содействию переходу России к демократии и рыночной экономике превратило их в неотъемлемую часть тех самых процессов экономической реструктуризации, которые подорвали статус женщин в постсоциалистический период. Десятилетие продвижения прав женщин в России было десятилетием интенсивных экономических потрясений. «Шоковая терапия» – экономическая политика, которую поддерживали и агрессивно продвигали североамериканские и западноевропейские советники и которую затеяли так называемые российские «младореформаторы», – призывала к радикальной реструктуризации[11]. Государственные заводы, предприятия и бюрократические структуры были закрыты и приватизированы. Это вылилось в массовые увольнения. За десятилетие, которое преподносится как «переход России к демократии», социальные показатели резко упали: ухудшилось здоровье населения, сильно возросла мужская смертность, многие оказались за чертой бедности. По данным исследований, от экономической реструктуризации особенно сильно пострадали женщины. После гарантированной полной занятости и равенства времен государственного социализма женщины как группа воспринимали демократизацию как разрушение и скорее чистый убыток, чем приобретение [Gal, Kligman 2000; Posadskaia 1994; Watson 1993]. Им было труднее приспособиться к рыночным условиям, и они добились более плохих результатов, чем мужчины, в новых условиях бизнеса и частного предпринимательства. Между тем, как правило, именно женщины обеспечивали уход за детьми, престарелыми и больными, и именно они особенно сильно пострадали от сокращения государственного обеспечения.

Международные проекты по расширению прав и возможностей женщин укладываются в эту логическую схему. В России они продвигались одновременно с сокращением систем социального обеспечения. Действительно, феминистские схемы навязывались теми же организациями, которые наблюдали за разрушением системы. В тот же период, когда они содействовали развитию гражданского общества и расширению прав женщин, международные кредитные учреждения, такие как Всемирный банк, и иностранные советники оказывали давление на новое демократическое правительство, чтобы оно проводило политику структурной перестройки[12]. Кроме того, международные спонсоры стали требовать, чтобы женщины-активистки занимались совершенно иной работой, чем та, которую они изначально собирались выполнять. Под эгидой расширения прав и возможностей женские НПО подталкивали к гендерному разделению труда, когда на женщин стала возлагаться ответственность за предоставление услуг, которые раньше гарантировались социалистическим государством. Это ставило дилемму перед российскими активистками и теми, кто с ними работал.

Где феминисты, нет коммунистов? Гендер и Россия

Чтобы понять гендерные мероприятия в России, их восприятие и их сложные, противоречивые и часто непреднамеренные последствия, необходимо исследовать их в рамках более широкой политической географии. Об этом говорит ироничный комментарий Светланы. Ее замечание наталкивает на мысль о двух взаимосвязанных явлениях: истории и экономике.

Краткий экскурс в российскую и советскую историю раскрывает иронию судьбы в продвижении прав женщин в России. Здесь я опираюсь на недавние российские исследования феминизма, а также на англоязычную историографию, с которой эти исследования вступают в диалог[13]. В конце XIX века русские женщины участвовали в общемировой борьбе за женскую эмансипацию – в международном движении за избирательное право женщин [Keck, Sikkink 1998: 51–58]. Так называемые «равноправки» (активистки, боровшиеся за равные права)[14] чаще всего были образованными женщинами из буржуазии. Они общались с феминистками первой волны из США, Англии и всей Европы, приезжали с ними на одни и те же конференции, читали одни книги и вместе учились в школах Цюриха и Германии. Дореволюционное российское женское движение было меньшим по охвату и менее сплоченным, чем многие западноевропейские, но все же оно было динамичным и разнообразным. Суфражистки стремились к политическому и юридическому равенству; социалистки боролись за равную оплату труда женщин и членство в профсоюзах; радикальные феминистки – за государственную поддержку материнства и репродуктивных прав женщин; христианские феминистки были сосредоточены на благотворительных проектах [Айвазова 1998: 26].

Что особенно важно для этой истории – женские организации в то время были тесно связаны с социалистами. С 1890-х годов женщины начинают активно участвовать в марксистских кружках [Edmondson 1984: 27]. На самом деле, основная линия разлома, пролегающая между этими ранними феминистскими группами, и основная причина разделения «движения» заключалась в вопросе уместности классовой борьбы. В то время как социалистически ориентированные женщины считали, что эмансипация женщин может быть гарантирована только революцией, «буржуазные» феминистки – как их насмешливо называли – были сосредоточены на завоевании политических и экономических прав. Интересно, что, несмотря