рад тебе помочь, — он опустил руки с косяков и раскрыл глаза пошире, словно выражая искренность. — Но ты много лет назад взяла на себя обязательства, и сегодня твой восемнадцатый день рождения. Тебе надо лишь подписать контракт, и я уйду.
Снова это. Откуда он знал, что сегодня её день рождения? Урсула с ним не была знакома. Чёрт, да она не знала никого, хоть отдалённо похожего на него. В его голосе звучали странные нотки, отдававшие богатством и приватными клубами с трёхсотлетними барными стойками из красного дерева. Не совсем привычное для Урсулы окружение.
Она покосилась на плиту справа от себя. На ближайшей конфорке стояла грязная сковородка. Идеально для жарки сосисок или проламывания черепов, смотря по ситуации.
— Урсула. Тебе не надо бояться, — увещевал он, следя за ней изумрудными глазами. — Я пришёл не для того, чтобы вредить тебе.
Этот парень мог бы быть реально привлекательным, не будь он явным сумасшедшим. Урсула с притворной небрежностью положила лопатку на стол.
— Слушай, у меня был ужасный день. Я устала и хочу доесть хлеб, а потом сходить выпить с соседкой по комнате, которая вот-вот придёт сюда, — она помедлила. — Между прочим, она огромная и смертоносная. Уверена, тебе куда-нибудь надо. Советую тебе оставить меня в покое. Я бываю немного… непредсказуемой в моменты раздражения, и не хотелось бы, чтобы ты пострадал.
Он выгнул бровь.
— Непредсказуемой? Звучит интересно. Но, боюсь, я не могу уйти, пока не получу твою подпись. Для Эмеразель. Тогда уйду. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы я остался и позаботился о других твоих нуждах.
— Понятия не имею, что за Эмеразель. Но если ты здесь потому, что думаешь, будто я тебе что-то должна за твою помощь в клубе, то не бывать этому. У меня ничего нет. У меня на электричество-то денег нет. И даже на носки. Мой бойфренд бросил меня на прошлой неделе, а потом вообще уволил. Так что вдобавок к остальному дерьму я безработная. Я ем чёртов хлеб с маслом на ужин в день моего восемнадцатилетия. Так что если планируешь ограбить меня, вперёд и с песнями. Возьми, вон, лопатку. Возьми мои поношенные носки. Возьми плесневелую шторку из душа. Всё, что пожелаешь, — Урсула чувствовала, как её щёки горят от злости. — А потом уе*ывай на все четыре стороны.
— Я здесь не из-за клуба, и я здесь не ради ограбления.
— Тогда кто ты? Извращенец какой-то? — её тело распалялось, пульс учащался. Чистая сила хлынула по мышцам, и Урсуле хотелось что-нибудь сломать. Если он собирался распустить руки, она его придушит.
Он развёл ладони в сторону, источая невинность.
— Урсула, ты не слушаешь. Я пришёл не для того, чтобы тебе вредить. Я здесь из-за той треугольной метки, которую ты вырезала где-то на своём теле — той, что даёт тебе огонь. Ты же понимаешь условия сделки, которую заключила, так?
«Мой шрам. Так он всё же видел меня без одежды». В комнате как будто не осталось воздуха.
— Ты сказал, что отвёл взгляд.
— Так и есть. Меня послала Эмеразель, и вот откуда я знаю, что у тебя есть шрам. Ты обязана отдать ей свою подпись. Всё нормально. Не из-за чего паниковать, — пробормотал он, подходя ближе, и его голос напоминал опасную ласку. — Всё будет хорошо, Урсула.
Она покачала головой. Что за Эмеразель, о которой он постоянно говорит? Урсула понятия не имела, откуда взялся шрам, и что он означал. Она знала одно — что сталкеры и серийные убийцы следовали за женщинами от их работы до дома.
Её сердце застучало быстрее, адреналин хлынул в кровь. По какой-то причине ей хотелось верить ему, но он подкараулил её на её же кухне. Если что она и ненавидела, так это оказываться в ловушке. Урсула сжала руки в кулаки, одолеваемая потребностью драться.
Она отвела руку назад для удара, но он молниеносно схватил её за запястье, впившись пальцами в плоть. Не пальцами, осознала она с растущим ужасом. Когтями. У него были когти. Какого хера?
Кровь зашумела в ушах, и Урсула чувствовала, как по ней струится горячий и расплавленный огонь. Свободной рукой она схватила его за плечо. Её ладонь засветилась. Её тело откуда-то знало, что делать — знало, как обжечь его — и Урсула ждала, когда он вскрикнет от боли.
Вместо этого он смотрел в глубины её глаз. Его радужки были уже не ярко-зелёными, а полыхали глубокой тлеющей краснотой. Ужас разрывал её разум на куски. Какого чёрта происходит?
Его взгляд скользнул по её телу.
— Урсула, дорогая моя. Не нужно драться. Сила Эмеразель меня не обожжёт, — проурчал он бархатным тоном. Но под мягкостью в его голосе слышались твёрдые нотки, резкий приказ. Кестер привык получать желаемое. — Огонь богини течёт в моих венах точно так же, как и в твоих. Ты не можешь бороться со мной.
Его голос был хриплым, напоминал смертоносную колыбельную. Его прекрасный взгляд гипнотизировал её, пригвождал к месту.
Часть её испытывала искушение сделать то, чего он хочет, просто чтобы сделать его счастливым.
— Что тебе от меня нужно? — прохрипела Урсула, почти ненавидя себя за это. Что с ней происходит?
— Я пришёл не для того, чтобы вредить тебе, — он наклонился ближе и прошептал, лаская её ухо дыханием: — Подпиши, — приказал он.
Он казался таким уверенным в себе. Её ладонь расслабилась на его плече, и Урсула посмотрела в его огненные глаза. Она должна бояться этого сверхъестественного пламени, но что-то в его мужском запахе и красивых губах опьяняло. «Но странный огонь в его глазах… Это магия? И есть ли мне дело до этого?»
Убрав когти, Кестер сунул руку в карман брюк и достал перьевую ручку костяного цвета. Её взгляд упал на крохотный символ, вырезанный на ручке — треугольник в кружке, совсем как её шрам.
Удерживая её взгляд, Кестер снял колпачок, обнажая бритвенно острый кончик, и сжал её ладонь.
— Будет больно всего на секундочку, — сказал он, и его голос словно соблазнял её, скользил по её коже.
Пока Урсула смотрела в его прекрасные глаза, он вдавил ручку в её ладонь. Резкая боль обратила её внимание вниз, и она смотрела, как кончик пронзает её кожу. Что-то в её разуме бунтовало от такого обмана. Кестер вдавил кончик глубже в её плоть, и Урсула избавилась от его чар. «О чём я только думала, пуская слюни по этому говнюку?»
— Ой! — она отдёрнула руку, зажав порез. Кровь сочилась меж её пальцев.
— Приношу свои извинения за это, Урсула, — на губах Кестера играла