Читать интересную книгу Десять лет на острие бритвы - Анатолий Конаржевский

В районе нас не понимали, требовали проценты, а их не получалось. Какие методы мы только не применяли — собирали отдельно бедняков, женщин, членов профсоюза, а их было немало, т. к. из этих деревень большинство мужчин уходило в отхожие промыслы — печниками, каменщиками в Ленинград, Псков и в Москву, так что имели дело с людьми бывалыми.

На собрания приходили или только мужчины, или только женщины, как будто сговорились, и когда доходило дело до записи, то ссылались, если это были мужчины, на то, что без жен не могут решить вопрос и наоборот. Месяц нашего кропотливого уговаривания привел к тому, что все-таки 32 процента вступило в колхоз. Вызвали нас в район. Секретарь райкома обвинял в неумении работать: «Весь район подводите. Ваш участок портит наши показатели. Вам надо брать пример с некоторых районных работников, они добились 100 %-ного охвата. Очевидно, придется сообщить в Ленинград о вашей неудовлетворительной работе».

Ехали мы обратно в наши деревни, думали и гадали, что же делать? И все же подобрали ключик к решению этой задачи. В этом нам помогла хозяйка Зоя Наумовна, у которой я проживал. Она посоветовала сагитировать некоего Царева, крестьянина с достатком, с хорошим домом и ухоженным хозяйством, пользовавшимся большим авторитетом среди всех крестьян в этом округе. И вот мы начали с ним вести долгие разговоры и споры. Главными аргументами против колхозов у него были — объединение коров, лошадей, «всех попортят», т. к. кони будут ничьи. Один работает хорошо, от души, другой — как-нибудь, а получать поровну, те, кто не имеет коров, в колхозе будут пить молоко за мой счет, от моих коров. Пускай беднота и объединяется. Для них это, конечно, польза, но для нас, имеющих достаток — только ухудшение жизни. Много вечеров пришлось с ним провести, уговаривая, доказывая необходимость объединения крестьянских хозяйств. В один из таких вечеров, когда мы ему говорили о том, что он имеет большое влияние на своих односельчан, что от него может зависеть успех дела, он заколебался. Очевидно затронула наша оценка его личности. Заявил, что подумает. Значит лед тронулся. Через несколько дней пришел ко мне и сказал: «Собирайте собрание, я подам заявление». На этот раз на собрание пришло много людей, наверное, Царев с некоторыми из них говорил заранее. Собрание было бурным, опять старые разговоры, а тут еще начали говорить о какой-то старушке, которая ходит по деревням и предсказывает возвращение Булах-Булаховича, о том, что в колхозах будут все спать под одним одеялом, что жены будут общие, что цельного молока никому не видать и другую чепуху, но которая отрицательно воздействовала на психику людей. Начались на собрании взаимные упреки, и вот тут-то и выступил Царев со своим заявлением о вступлении в колхоз. Это было так неожиданно для присутствующих, что наступила сразу тишина. А Царев заговорил: «Я долго колебался, все вы знаете мое неплохое хозяйство и всю мою работящую семью. Живем, ни в чем не нуждаемся, но хочется еще лучшей жизни и Власть наша Советская права — одиночкой трудно добиться новой хорошей жизни. В коллективе это сделать скорее и легче. Конечно, придется переболеть за свои живые сокровища, но ничего не поделаешь, жизнь двигается вперед. Надо пробивать новое. Я призываю последовать моему примеру» и назвал четыре или пять хозяйств. В этот вечер наш процент вырос до 70.

Через несколько дней выбрали правление колхоза, председателем стал Царев, секретарем — боевая молодая активная крестьянка, грамотная, работавшая некоторое время в Ленинграде горничной, фамилии не помню, но звали ее Дуней.

Собиралось правление часто. Намечали план, ожидали землеустроителя, спорили какой участок земли лучше выбрать под колхозные поля. Но неожиданно разразился гром средь бела дня. Прибегает поздно вечером Царев, взволнованный и говорит, что в одной избе собралось много народа и читают какое-то письмо Сталина и что, якобы, Сталин отменил колхозы. Это было письмо Сталина «Головокружение от успехов». На другой день начали приходить колхозники с заявлениями о выходе из колхоза. К нашему удивлению, Царев убедительно доказывал их ошибочное понимание письма, которое он откуда-то достал, принес нам и мы вместе с ним подчеркивали места, опровергающие разговоры об отмене колхозов. В нашем колхозе осталось 47 %, а к отъезду в Ленинград этот процент опять вырос до 62 %. Приехав в Гдов, мы узнали, как некоторые товарищи добивались 100 % коллективизации. Начинается собрание. Уполномоченный вынимает из кармана пистолет, кладет его на стол и начинает речь: «Товарищи, Советская власть, организуя колхозы, желает вас вывести к лучшей жизни, чтобы у вас был достаток, чтобы облегчить ваш труд, а вы сопротивляетесь этому желанию. Получается, что вы против Советской власти, не хотите идти ей навстречу. Что же делать с теми людьми, которые идут против власти? Отправлять на Луну, если не хотите жить хорошо на земле? Так ведь получается. Решайте, время идет». И люди записывались, а после письма оставалось 10–15 процентов. О таком выступлении мне рассказал летом сезонник из Гдовского района, член профсоюза на одном из собраний в общежитии строительных рабочих Володарского райжилсоюза.

Но самым неприятным и тяжелым впечатлением от проводимой нами работы осталось создание посевного фонда. В связи с нежеланием какой-то части крестьян вступать в колхозы и боязни, что им все равно не миновать их, имело место массовый забой скота. В Ленинграде все склады были забиты тушами. Мясокомбинат не успевал перерабатывать их. Мясо хранилось на открытых площадках, прикрытое брезентом. В частности, склады во дворе дома, где я жил рядом с технологическим институтом, были забиты мясными тушами, с ползающими по ним червями. Вполне естественно, вставал вопрос и о сохранении зерна, недопустимости возможности его разбазаривания. Сохранить зерно в количествах, обеспечивающих посев хотя бы на уровне прошлого года. Надо было так же собрать зерно и у записавшихся в колхоз. В связи с этим было принято решение в обязательном порядке сдать зерно в специально отведенные для этой цели амбары. Предполагалось сдачу производить в своих мешках с надписью, кому это зерно принадлежит.

Вот тут-то и началось активное сопротивление этому решению. Пришлось по нескольку раз проводить собрания и доказывать необходимость этого мероприятия.

Особенно сопротивлялись женщины. Ссылались на то, что у одних зерно хорошее, у других плохое, все это перемешается и к севу они получат не то зерно, какое сдали; что может случиться пожар и тогда все останутся без хлеба, или могут просто украсть часть зерна, что нет хороших амбаров. По полученной директиве предлагалось в случаях сопротивления даже применять силу. На собраниях были и слезы, и явная злоба, которая в какой-то степени распространилась на нас. Особенно тяжело проходило это мероприятие в Крутом, где все назначенные сроки сдачи зерна не выполнялись. Мне было известно о существовании в этой деревне небольшой группы зажиточных крестьян, активно агитировавших за несдачу зерна. Эта группа вела организованную работу в этом направлении. Пришлось их вызвать и со всей резкостью поставить вопрос о недопустимости подобной агитации. Последнее собрание пришлось проводить с опросов персонально тех, кто не хотел сдавать, с назначением срока сдачи на следующий день до 12 час. дня. На другой день зерно было собрано, кроме одного хозяина, к которому был направлен милиционер. Но на последнем собрании женщины чуть было не набросились на меня, обстановка была весьма напряженная. Хорошо, нашлись все же среди собравшихся здравомыслящие люди и разрядили создавшуюся критическую обстановку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});