Читать интересную книгу Детоубийцы - Висенте Бласко-Ибаньес

Всѣ подобные анекдоты придавали дядюшкѣ Голубю огромный престижъ въ глазахъ населенія озера. Ему стоило бы только открыть ротъ, чтобы попросить чего‑нибудь у своихъ покровителей!.. Но онъ вѣчно замкнутъ и несговорчивъ, обращается съ важными людьми, какъ съ собутыльниками, заставляя ихъ смѣяться надъ его грубостями въ моменты нераслоложенія или надъ его хитроумными фразами на двухъ языкахъ, когда онъ хотѣлъ быть любезнымъ.

Онъ былъ доволенъ своей жизнью, хотя съ годами она становилась все тяжелѣе. Рыбакъ, вѣчный рыбакъ! Онъ презиралъ людей, обрабатывавшихъ рисовыя поля. Они были мужиками, и въ его устахъ это слово звучало самой худшей бранью.

Онъ гордился тѣмъ, что былъ человѣкомъ воды и часто предпочиталъ слѣдовать по извилистымъ каналамъ вмѣсто того, чтобы сократить путь, идя по берегу. Онъ не признавалъ никакой другой твердой земли, кромѣ Деесы, гдѣ онъ иногда охотился за кроликами, обращаясь въ бѣгство при приближеніи сторожей и съ удовольствіемъ ѣлъ и спалъ бы въ баркѣ, которая была для него тѣмъ же, чѣмъ раковина для обитателей воды.

Въ старикѣ вновь ожили инстинкты первобытныхъ расъ, жившихъ на водѣ.

Для полнаго счастья ему не нужно было семейной ласки, хотѣлось жить, какъ живетъ рыба въ озерѣ или птица въ тростникѣ, которая сегодня вьетъ свое гнѣздо на островкѣ, а завтра въ камышахъ. Отецъ рѣшился его женить. Онъ не хотѣлъ видѣть, какъ запустѣетъ хижина, дѣло его рукъ, и водяной бродяга былъ теперь вынужденъ жить въ сообществѣ съ себѣ подобными, спать подъ соломенной крышей, платить священнику и слушаться старосты острова, – мошенника, какъ онъ выражался, который снискивалъ себѣ покровительство господъ изъ города, чтобы не работать.

Образъ жены почти не сохранился въ его памяти. Она прожила рядомъ съ нимъ много лѣтъ, не оставивъ въ немъ никакихъ другихъ воспоминаній, какъ о своемъ умѣніи чинить сѣти и той бойкости съ которой она по пятницамъ мѣсила тѣсто, въ печи подъ круглой бѣлой крышей, походившей на африканскій муравейникъ, которая стояла на самомъ концѣ острова.

У нихъ было много, очень много дѣтей… За исключеніемъ одного они всѣ къ счастью умерли. Это были блѣдныя, болѣзненныя существа, порожденныя съ гнетущей мыслью о пропитаніи, родителями, сходившимися только для того, чтобы согрѣть другъ друга, дрожавшихъ отъ болотной лихорадки. Казалось, они рождались съ перемежающейея лихорадкой вмѣсто крови въ жилахъ. Одни умерли отъ истощенія, питаясь одной только рыбой, водящейся въ прѣсной водѣ, другіе утонули въ каналахъ около дома. Выжилъ только одинъ, младшій, который цѣплялся за жизнь съ безумнымъ страхомъ, не поддаваясь лихорадкѣ и выжимая изъ истощенной груди матери ту скудную пищу, которую ему могло дать ея вѣчно больное тѣло.

Дядюшка Голубь переносилъ эти несчастья, какъ нѣчто логическое и неизбѣжное. Надо благодарить Бога, который заботится о бѣдныхъ! Просто нестерпимо видѣть, какъ раэростаются бѣдныя семейства и если бы не милость Господа, который время отъ времени убиралъ эту проклятую дѣтвору со свѣту, въ озерѣ не осталось бы пищи для всѣхъ и они пожрали бы другъ друга!..

Жена Голубя умерла, когда послѣдній, уже пожилой, былъ отцомъ семилѣтняго ребенка. Рыбакъ остался одинъ въ хижинѣ съ сыномъ Тони. Мальчикъ былъ не глупъ и такой же хорошій работникъ, какъ его мать. Стряпалъ обѣдъ, исправлялъ изъяны хижины и учился у сосѣдокъ, чтобы отецъ не чувствовалъ отсутствія въ домѣ женщины. Все онъ дѣлалъ съ серьезнымъ видомъ, какъ будто страшная борьба за существованіе оставила на его лицѣ неизгладимый отпечатокъ грусти. Отецъ былъ счастливъ, когда шелъ къ баркѣ въ сопровожденьи мальчугана, почти невидимаго подъ грудой сѣтей. Онъ росъ очень быстро, становился все сильнѣе и дядюшка Голубь съ гордостью смотрѣлъ, съ какой ловкостью онъ вынималъ изъ воды сѣти или управлялъ баркой по озеру.

– Онъ самый настоящій мужчина во всей Альбуферѣ – говорилъ онъ друзьямъ. Тѣло его окрѣпло теперь послѣ болѣзней, которыми оно страдало въ дѣтствѣ.

Женщины Пальмара также не могли нахвалитъся его добрымъ нравомъ. Никогда никакихъ безумствъ съ молодежью, собиравшейся въ трактирѣ, никакихъ забавъ съ нѣкоторыми пропащими головами, которыя послѣ рыбной ловли растягивались на животѣ въ камышахъ, позади какой‑нибудь хаты и проводили цѣлые часы съ засаленными картами въ рукахъ. Всегда серьозный и трудолюбивый, Тони никогда не давалъ отцу малѣйшаго повода быть недовольнымъ. Дядюшка Голубь, не любившій ловить рыбу въ компаніи, такъ какъ приходилъ въ ярость при малѣйшемъ промахѣ и былъ готовъ побить товарища, никогда не бранилъ сына и когда въ минуты нерасположенія сердито пыхтя хотѣлъ дать ему приказаніе, мальчикъ, догадываясь, въ чемъ дѣло, уже бѣжалъ исполнять его.

Когда Тони возмужалъ, отецъ его, любитель бродячей жизни, неспособный привыкнуть къ семейному очагу, испытывалъ тѣ же наотроенія, что и прежде. Что дѣлать имъ однимъ въ одинокой ветхой лачугѣ? Ему было непріятно видѣть, какъ сынъ, широкоплечій и крѣпкій мужчина, сгибается передъ очагомъ въ серединѣ хижины, раздувая огонь и приготовляя ужинъ. Часто испытывалъ онъ угрызенья совѣсти при видѣ того, какъ его короткія, обросшія волосами руки съ желѣзными пальцами мыли кастрюли дли очищали ножомъ рыбу отъ твердой чешуи, отливавшей металлическимъ отблескомъ.

Въ зимнія ночи они оба казались потерпѣвшими кораблекрушеніе, спасшимися на одинокій островъ. Не было слышно ни одного слова, ни одного взрыва смѣха, не было слышно женскаго голоса, который развеселилъ бы ихъ. Хижина имѣла мрачный видъ. Посрединѣ горѣлъ очагъ вровень съ поломъ, небольшое четырехугольное пространство, окаймленное камнями. Напротивъ – кухонный столъ съ небольшимъ количествомъ глиняной и старой фарфоровой посуды. По обѣ стороны каморка изъ тростника и ила, какъ и вся хата, а надъ каморками, которыя были не выше роста человѣка, внутренность темной крыши съ слоемъ копоти, накопившейся съ годами, безъ всякаго другого дымоотвода, кромѣ отверстія въ соломенной крышѣ, черезъ которое со свистомъ проходилъ зимній юго – западный вѣтеръ. Съ потолка свисали непромокаемыя одежды для ночной рыбной ловли, тяжелые твердые штаны, куртки изъ грубой, желтой и блестѣвшей отъ масла матеріи, сквозь рукава которыхъ была продѣта палка. Проникая сквозь отверстіе, служившее печной трубой, вѣтеръ шевелилъ эти странныя куклы, отражавшія на своей грязной поверхности красный свѣтъ очага. Казалось обитатели хижины повѣсились на потолкѣ.

Дядюшка Голубь скучалъ. Онъ любилъ поговорить. Въ трактирѣ онъ ругался во всю, издѣвался надъ другими рыбаками, поражалъ ихъ воспоминаніями о важныхъ лицахъ, которыхъ зналъ, а дома онъ не находилъ, что сказать. Его бесѣда не вызывала ни малѣйшей реплики со стороны послушнаго и молчаливаго сына и слова его терялись среди подавляющаго благоговѣйнаго безмолвія. Въ трактирѣ онъ толковалъ объ этомъ со свойственной ему веселой грубостью. Сынъ – человѣкъ очень хорошій, но не похожъ на него. Всегда молчаливъ и покоренъ. По всѣмъ вѣроятіямъ покойница его обманула. Однажды онъ обратился къ Тони съ властнымъ приказаніемъ древнеримскаго отца, считающаго своихъ сыновей лишенными воли и самолично распоряжающагося ихъ будущностью и жизнью. Онъ долженъ жениться. Такъ дѣло не клеится. Въ домѣ не достаеть женщины. И Тони выслушалъ приказъ, какъ будто ему было сказано приготовить къ завтрашнему дню большую барку, чтобы въ Салерѣ взять охотника изъ Валенсіи. Хорошо. Онъ постарается какъ можно скорѣе исполнить приказаніе отца.

И между тѣмъ, какъ юноша искалъ себѣ невѣсту на собственный рискъ и страхъ, старый рыбакъ сообщалъ о своемъ планѣ всѣмъ кумушкамъ Палъмара. Его Тони хочетъ жениться. Все ето имущество принадлежитъ сынку: хижина, большая барка съ новымъ парусомъ и другая, хотя и постарше, да пожалуй еще получше, двѣ лодки, сѣтей и не запомнить сколько, а потомъ сверхъ того пусть онѣ обратятъ вниманіе на характеръ и положеніе парня, работящаго, серьезнаго, безъ порочныхъ наклонностей, свободнаго отъ воинскюй повинности, такъ какъ вынулъ хорошій жребій. Словомъ: партія, хотя и не блестящая, но его Тони и не голышъ, не какая‑нибудь жаба изъ каналовъ. Да еще для дѣвицъ изъ Пальмара!

Старикъ, презиравшій женщинъ, плевался при видѣ дѣвушекъ, среди которыхъ скрывалась его будущая сноха. Нѣтъ, не велика штука эти дѣвушки съ озера, съ ихъ платьями, мытыми въ гнилой водѣ каналовъ, съ запахомъ ила и руками, пропитанными, казалось, липкостью до самыхъ костей. Подъ выжженными солнцемъ волосами, блѣдными и рѣдкими, едва обозначались ихъ худыя красноватыя лица, на которыхъ глаза горѣли огнемъ лихорадки, никогда не проходившей благодаря употребленію воды изъ озера. Ихъ заостренный профиль, узкое, липкое тѣло и отвратительный запахъ юбокъ – все дѣлало ихъ похожими на угрей, словно однообраізное питаніе многихъ поколѣній наложило на нихъ отпечатокъ той рыбы, которой они питались.