заключение, можно убедиться, что такое новое расположение глав, изображенное самим автором, не только не лишает первый том единства, но, наоборот, гораздо лучше способствует выделению его основной мысли. Последняя глава, которую мы поместили в настоящем томе, «Судоустройство», естественным образом заканчивает его: автор обобщил в заключительных словах ее свою главную идею о Римской империи. Прибавим, наконец, что, начиная с главы о праве собственности, Фюстель де Куланж уже не успел вполне тщательно переработать редакцию нового текста.
Щекотливый вопрос приходилось разрешать относительно подстрочных примечаний. Мы вставили довольно большое число новых, которые были готовы y автора, но найдены разрозненными на листках. Некоторые из них мы, напротив, устранили, потому что они показались нам не настолько точными, как могли представляться несколько лет тому назад, до появления новых сборников эпиграфических памятников Галлии (авторская редакция текста данного тома относится к 1887 году). Мы переделали некоторые цитаты и установили при упоминании надписей Нарбоннской Галлии ссылки на ХІІ том «Corpus Inscriptionum Latinarum», изданный Гиршфельдом, которого Фюстель де Куланж не успел изучить, как желал бы. Что касается других надписей, нам казалось излишним постоянно называть берлинский Corpus, так как автор предпочитал обращать читателей к более доступным собраниям Орелли – Генцена и Вильмaннсa[16].
Можно было бы с большою легкостью весьма расширить примечания, относящиеся к Римской Галлии. Последние издания текстов, особенно сборники Гиршфельда и Алльмера, доставляют огромное количество нового и драгоценного материала; например, об именах галльских богов, об именах личных, о племенах, колониях – обо всем этом можно было бы прибавить бесконечное число рассуждений. Очень возможно, что Фюстель де Куланж нашел бы нужным еще раз переработать свой первый том на основании этих новых публикаций. Но мы думаем, что нас не упрекнут за то, что мы не попытались произвести сами такой операции над его книгою, что мы дорожили неприкосновенностью редакции и примечаний, оставленных автором, хотя бы последняя могла показаться слишком краткою и несколько устарелою. Фюстель де Куланж сам писал, что смотрит на свой труд лишь как на временный[17]. В этом, впрочем, скромность его обманывала. Можно будет доставлять себе легкое удовольствие дополнять его статистические данные и его цитаты; но его теории и его критика не станут от этого ни слабее, ни сильнее; в настоящей же книге самая мысль составляет сущность и вечную заслугу историка.
Я считаю своим долгом откровенно заявить, что по многим пунктам не разделяю мнений автора, например, по вопросу о римских колониях, об исчезновении кельтского языка, о муниципальной организации, смешении рас, провинциальном судоустройстве и т. д. Но мне не показалось приличным высказывать даже в примечаниях какие бы то ни было возражения или ограничения. Принимая редакцию этого сочинения, я взял на себя обязанность обнародовать то, что составляло мысль Фюстель де Куланжа, и я должен выполнить дело в точности, то есть обнародовать ее в неподдельной полноте, со всею ее силою и могуществом.
К. Жюллиан.
Бордо, 1 июля 1890 г.
III. Предисловие автора (к 1-му изданию)
Мы не стремились, составляя эту книгу, ни восхвалять древнефранцузские учреждения, ни нападать на них; мы задавались единственною целью описать их и показать их сцепление.
Они до такой степени противоположны тем, которые мы видим кругом себя, что сначала не очень легко судить о них с совершенным беспристрастием. Трудно человеку нашего времени проникнуть в течение идей и фактов, которые породили эти учреждения. Если можно надеяться этого достигнуть, то только при помощи терпеливого, последовательного изучения литературных памятников и документов, которые каждый век оставил после себя. Не существует другого средства, которое позволило бы нашему уму отрешиться от тревожных интересов настоящего и таким образом избежать всякого рода предвзятых мнений, чтобы приобрести способность представить себе с некоторою точностью жизнь людей в отдаленные времена.
При первом взгляде, который мы бросаем на древнеевропейский общественный строй, учреждения его рисуются нам необычайными, нездоровыми, особенно же полными насилия и тирании. Потому что они не входят, так сказать, в рамки наших теперешних нравов и умственных навыков, мы склонны думать прежде всего, что они были чужды всякого права и всякой разумности, находились в стороне от того правильного пути, по которому должны были следовать народы, были противны, так сказать, обычным законам жизни человечества. Поэтому-то легко слагается воззрение, что только грубая сила могла их установить и что для их происхождения необходим был огромный переворот.
Наблюдение памятников каждой эпохи этого далекого прошлого привело нас мало-помалу к другому чувству и суждению. Нам показалось, что эти учреждения образовались медленно, постепенно, правильно, что они никаким образом не могли явиться плодом случайного происшествия или резко-внезапного насильственного толчка. Нам почуялось также, что в них не было ничего противоречащего человеческой природе, ибо они вполне соответствовали нравам, гражданским законам, материальным потребностям, направлению мышления, вообще всему духовному типу тех поколений, которыми они управляли. Они даже родились именно из всего этого, и насилие очень мало содействовало их утверждению.
Государственный и общественный строй никогда не является продуктом воли человека; даже воли целого народа недостаточно для их создания. Факторы человеческого существования, которые производят их, не принадлежат к числу тех, которые могут быть изменены прихотью одного поколения. Народы управляются не так, как они того желают, a так, как того требует совокупность их интересов и основа их понятий. Без сомнения, в силу этого необходимо много человеческих веков, чтобы утвердился какой-нибудь политический порядок, и много других веков, чтоб он разрушился.
Отсюда проистекает также необходимость для историка простирать свои исследования на обширное пространство времени. Тот, кто ограничил бы сферу своего изучения одною эпохою, подвергнул бы себя опасности впасть в серьезные ошибки даже в суждениях об этой самой эпохе. Век, в который какое-нибудь учреждение появляется при большом свете, блестящим, могущественным, достигшим господства над миром, почти никогда не совпадает ни с тем, когда оно возникло, ни с тем, когда оно укрепилось. Причины, которым оно обязано своим происхождением, обстоятельства, из которых оно извлекало соки, нужные для роста его сил, принадлежат очень часто гораздо более ранним векам. Такое замечание особенно справедливо по отношению к феодализму, который, может быть, из всех политических порядков более всего коренится в самой глубине человеческой природы.
Исходною точкою нашего исследования будет завоевание Галлии римлянами. Это событие было первым из тех, которые, из века в век перерождали нашу страну и начертали направление ее судьбам. Мы изучим вслед за тем одну за другой каждую из дальнейших эпох истории, рассматривая их со всех сторон жизни общества; чтобы узнать, как управлялось каждое поколение людей, мы должны будем разбирать его социальное положение, интересы, нравы, всю его культуру; мы осветим также и