Это была мышь. Крупная, величиной почти с крысу, которую я сожрал на помойке. Она, не отрываясь, глядела на меня, но вылезти из-под кровати не решалась.
Немой внутри по-прежнему молчал. Я почувствовал себя одиноко и решил подружиться с мышью. Взял хлеб, отломил кусочек и протянул ей.
Мышь торопливо пробежала через камеру, обнюхала хлеб и взяла его передними лапками. Съела, отряхнула крошки с усов и вежливо сказала:
— Спасибо!
Мышь посмотрела на меня и обиженно фыркнула.
— Я не понял. А ты почему не кричишь? Не удивился что ли?
Конечно, не удивился. Я просто охренел! Но краем сознания отметил, что эта мышь — мужского пола. Мыш, то есть.
— Поговорить не хочешь? — спросил мыш. — Темница, всё-таки. Скучно. А поговоришь — и легче на душе.
Легче, это точно. А если ещё и выпить — вообще взлетишь. Я бы сейчас граммов шестьсот засадил, чтобы успокоиться. И можно без закуски.
Я тяжело вздохнул и снова принялся за пантомиму. Жалобно замычал, показывая пальцем на рот.
— Немой? — понятливо спросил мыш. — Это ничего. Мелкую моторику надо развивать, тогда и речь вернётся. Вышивать любишь?
Ага! Крестиком, блядь!
Я помотал головой.
— Тогда лепить можно. Ну-ка, слепи что-нибудь из хлебного мякиша. А я пока тебе расскажу, что на воле делается. Скучаешь по воле?
Ну, так. Не успел соскучиться, вроде.
Чтобы не расстраивать мыша, я кивнул. Отщипнул хлебный мякиш и принялся катать в пальцах. Чем чёрт не шутит — может, и вернётся речь.
— Слушай, а почему от тебя котом пахнет? — спросил мыш.
Ответить я не успел. Что-то тяжелое со всей дури долбануло в стену камеры, и послышался дикий рёв!
В коридоре загрохотали торопливые шаги, словно мимо камеры скакал табун лошадей. Мужской голос пронзительно завопил:
— Зовите Сытина! Демоны темницу ломают!
В стену ещё раз долбанули, и кирпич пошёл трещинами.
Глава 3: Яйца колдуна
Несколько кирпичей от удара выпали из стены. Получилась неровная дыра. В эту дыру немедленно просунулась рогатая голова с оскаленной пастью! Голова обожгла меня взглядом безумных, налитых кровью глаз, распахнула пасть и торжествующе завопила. Из-за стены ответили дружным рёвом.
Блядь, да их там до хрена!
Кирпичи продолжали трескаться, из швов сыпались на пол куски раствора. Рогатая голова явно пыталась протиснуться в камеру. И уж точно не затем, чтобы поговорить о погоде.
Гориллу видели? А пьяную гориллу? А пьяную, охренительно злую гориллу с рогами?
Вот такая тварь и лезла в мою камеру.
— Демон! — запищал мыш и юркнул под кровать.
Мышу хорошо — его эта дура ловить не станет. А меня — запросто! Жопой чую.
Может, в кота превратиться? Немой, ты где там? В летаргию впал, что ли? Давай, превращайся!
Немой опять не отзывался. Я плюнул на переговоры с внутренним «я» и решил действовать проверенным методом.
Первым делом схватил выпавший из стены кирпич и со всей дури засандалил голове промеж рогов! Голова заорала благим матом. За стеной немедленно отозвались её братья.
Я ещё раз хряпнул кирпичом по голове. Кирпич с хрустом рассыпался у меня в руках. А голове — хоть бы хны! Вопя и щёлкая зубами, она упрямо протискивалась в камеру.
Тогда я вцепился руками в круто изогнутые рога и стал выпихивать голову из камеры. Голова упиралась, но и я не сдавался. Потихоньку, миллиметр за миллиметром, голова убиралась обратно в дыру.
Ох, как эта тварь верещала! Её вопли звучали одновременно утробно и пронзительно. Временами сволочь вообще переходила на ультразвук. Я чуть не оглох на хрен!
А что творилось за стеной! Там визжали, хрюкали, ревели и гоготали. Удары в кирпичную кладку сыпались градом. Стена вздрагивала, но стояла крепко. Видно, у неё было только одно слабое место. Спьяну, что ли, каменщик его строил?
Я помянул грубым словом безымянного древнего строителя и покрепче упёрся босыми ногами в шершавый каменный пол.
Блядь, а что я делаю?!
До меня только сейчас дошло, что если я окончательно выпихну голову из камеры, то дыра освободится! И в неё сможет пролезть такая тварь, по сравнению с которой оскаленная рогатая обезьяна покажется девочкой на утреннике.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подтверждая мои слова, обезьяна дёрнула головой и чуть не утащила меня за собой в дыру. Я опять уперся ногами в пол и изо всех сил принялся тащить обезьяну обратно.
— Держи, не выпускай! — подбадривал из-под кровати мыш.
Да где же эта грёбаная охрана? Кажется, мне обещали, что в тюрьме я нормально высплюсь. Опять кинули?
Дверь камеры со стуком распахнулась.
— Тащи его сюда, перекидыш!
Я упёрся ногами в стену и поднажал.
Что-то свистнуло возле моего уха, и на башку демона опустилась здоровенная кувалда.
Демон хрюкнул и окаменел.
Каменные рога в моих руках сухо хрустнули и обломились. Я больно шлёпнулся жопой на пол.
— Ну вот, такую скульптуру испортил! — укоризненно пропищал из-под кровати мыш.
За стеной раздавались глухие удары и обиженно взвизгивали демоны. Видимо, охрана наводила порядок.
Рядом со мной, сжимая кувалду, стоял сам начальник темницы.
— Ты как, перекидыш?
Охрененно, бля!
Я с интересом покосился на кувалду. На деревянную ручку была плотно насажена серебряная болванка весом килограмма четыре.
— Нравится? — спросил начальник темницы. — Магический молот! Рукоять — чистая осина! Лёгким прикосновением глушит любую нечисть.
Я перевёл взгляд на окаменевшего демона. На его голове виднелся отчётливый отпечаток кувалды. Да уж, бля, волшебство!
Начальник темницы озабоченно осмотрел дыру в стене.
— Ремонта на двадцать золотых, не меньше, — проворчал он. — А казначей опять сметы урезал. Жаба жадная! Вот бы к нему в сокровищницу этого демона выпустить! Перестал бы на темнице экономить. Хотя… Можно демона из дыры не вынимать! Растворчиком обмажем, оштукатурим, и порядок! А? Как думаешь, Немой?
Я думал только о том, как мне хочется спать!
— Ладно, Немой, ты отдыхай! — сказал начальник темницы. — Тебе ещё утром с Сытиным разговаривать. А это, брат — трудное дело! Смотри, не ври ему. Он людей насквозь видит.
За стеной было тихо. Демонов то ли увели, то ли плотно упаковали в смирительные рубашки. Я растянулся на койке. Мыш повозился под кроватью, потом мягко прыгнул на матрас и устроился рядом. Я уставился в потолок, и перед глазами опять поплыли странные картинки.
* * *
— Мать твоя знахарка была. Колдунья. Никого не боялась — ни богов, ни нечистой силы.
Дед Никей смеётся надтреснутым хохотком. Немой, раскрыв рот, смотрит на деда. Дед никогда его не бьёт, и часто с ним разговаривает. Вот и сейчас рассказывает о матери, которую Немой помнит уже плохо.
В деревне к ней относились осторожно. Она пришла неизвестно откуда, одна. Уже беременная. Поселилась в пустой избе, на отшибе. Хозяева избы померли от гнилой болезни. Потому никто к избе и не подходил, даже на дрова разобрать боялись. Хотели сжечь, да махнули рукой — как бы огонь на деревню не перекинулся.
Когда мать там поселилась — в деревне решили, что она тоже скоро помрёт. Но она не померла, да ещё и ребёнка родила. Немого, то есть. Блядь, короче — меня.
Как-то у соседей заболела корова. Перестала есть, молоко пропало. Только мычала жалобно, тоскливо.
Корову уже хотели резать на мясо, но тут пришла мать. Отодвинула растерянного хозяина с ножом. Зажгла пучок сухой травы, подымила по углам тёмного хлева. Потом развела в воде толчёный порошок и дала корове пить.
На следующий день корова хрумкала сено. И даже молока с неё надоили. Но мать велела это молоко вылить. И ещё неделю поила корову странными порошками.
* * *
Рано утром меня повели в кабинет начальника темницы. Даже позавтракать не дали!
Начальника не было. За его столом сидел Сытин. Выглядел он уставшим, под глазами залегли тени.