Читать интересную книгу Усадьба - Анастасия Логинова

Положив в рот еще один кусок ужасно неполезной ветчины, она демонстративно, с выражением брезгливости на лице отодвинула тарелку и потребовала нести себе чаю.

— Овсянку в этом доме никто не любит, Людмила Петровна, - не глядя на ту, отозвалась madame Эйвазова едва слышно. – Смею вам напомнить, что даже вы ее никогда не ели, не смотря на рекомендации доктора Берга.

— Вы не смейте меня подлавливать, Лиза! Возрастом еще не вышли! – Людмила Петровна разволновалась, заговорила громче, и лицо ее начало покрываться красными невротическими пятнами.

— Мама, оставьте Лизу в покое, вам вредно волноваться, - негромко и без особого энтузиазма произнес кузен Натали, не отрываясь от тарелки.

По-видимому, подобные сцены в этом доме не были редкостью, и только нам с подругой было неловко при них присутствовать.

— Да-да, сынок, - отозвалась Людмила Петровна, - мне нельзя волноваться, а Лиза совершенно не жалеет моих нервов! И Максима Петровича не жалеет – из-за этой проклятущей яичницы он два инфаркта и перенес! – она отодвинула тарелку еще дальше. - Вы просто закупали не тот сорт овсянки – закупали бы тот, ее бы вмиг все полюбили…

— По моему мнению, овсянка это скользкая и отвратительная жижа, какого бы сорта она не была, - снова заговорил Евгений Ильицкий с мрачной усмешкой. – Были годы, когда я наелся ею, кажется, на две жизни вперед, потому искренне благодарен Лизе, что в этом доме овсянку не подают.

Madame Эйвазова, благодарно улыбнулась ему, сидящему рядом, а Людмила Петровна, не замечая улыбок, только тяжело вздохнула:

— Ох, любишь ты, Женечка, все жирное да неполезное. Давай я тебе, сыночек, сахарку в чай положу…

И с упоением принялась накладывать кубики рафинада.

В этот момент я не удержалась и подняла взгляд: очень уж мне любопытна была реакция «Женечки», чей возраст стремительно подбирался к тридцати, а рост давно уже превысил маменькин. Ильицкий был довольно хорош собою: широкоплечий стройный брюнет с черными глазами и тонким с небольшой горбинкой носом. Пожалуй, многие девушки с удовольствием бы им увлеклись, но, право, глядя, как тридцатилетний «Женечка» покорно принимает от маменьки сахарок, я уже не могла воспринимать его как мужчину, а только сдерживалась изо всех сил, чтобы не улыбнуться.

Кажется, Ильицкий все же догадался о тщательно скрываемых моих чувствах, но мне было уже все равно – силы я отдавала на то, чтобы ни один мускул на лице моем не дрогнул. А вот Натали не выдержала, наблюдая ту же сцену, и издала очень неприличный смешок, за что я тут же наградила ее осуждающим взглядом.

На какое-то время за столом повисла тишина, а потом заговорила вдруг моя подруга – самым невинным голосом:

— А я очень люблю овсянку. Лизавета Тихоновна, вы будете столь любезны обеспечить ее на завтрак для вашей падчерицы?

И тоже отодвинула тарелку.

Однако. Моя подруга наудивление легко вписалась в свою семью: я тут же послала Натали еще один строгий взгляд, потому как вела она себя неподобающе, и та, устыдившись, опустила глаза.

— Для моей падчерицы все, что угодно, Наташа, - выдавила улыбку Эйвазова.

Впрочем, судьба все же наказала Натали от лица ее тетушки:

— Совершенно верно, Наташенька, - не унималась Людмила Петровна, - тебе определенно не стоит любить жирное. Я хорошо помню твою матушку, царствие ей небесное, очень склонная к полноте была женщина. До свадьбы-то тоже тоненькая была, как тростиночка, а после родов – ох уж ее разнесло-то!.. Тебя, деточка, то же самое ждет.

Натали густо покраснела и даже отложила ломтик булки, что щипала, отказавшись от завтрака.

Досталось от любезной Людмилы Петровны тем утром и мне:

— Что-то вы бледны очень, Лидия Гавриловна, никак больны чем? – спросила она, громко прихлебывая чай.

Я отметила, что ко всем за столом Людмила Петровна обращалась просто по имени, а ко мне – по имени-отчеству, как будто шестым чувством догадываясь, что именно этот вариант своего имени я больше всего не люблю.

— Нет, я здорова, - отозвалась я по-русски. Я сама себе пообещала, что здесь, в деревне, буду говорить на родном языке как можно меньше. – К сожалению, в Петербурге совсем нет солнца, но я надеюсь, что здесь смогу несколько загореть.

Людмила Петровна меня ровно не слышала:

— А то давайте я приглашу к вам своего доктора. Он хоть и жид, но дело свое знает, иначе бы близко я его к себе не подпустила.

— Благодарю, но я здорова, - лучезарно улыбнулась я.

Людмила Петровна покивала, все равно меня не слыша.

— Замуж вам надо – мигом вся хворь пройдет, - выдала вдруг она с очаровательной русской непосредственностью, - у нас вот Василий как раз неженат – а уж пора бы.

Натали даже ахнула, Вася, кажется, покраснел, а лица остальных вытянулись – должно быть, даже в этой семье такое предложение выглядело бестактным. Да и мне, признаться, сделалось не по себе – сперва я и вовсе подумала, что ослышалась.

Больших усилий мне стоило удержать на губах вежливую улыбку, и отвечать как можно сдержанней:

— Я обещаю вам, Людмила Петровна, что, если Василий Максимович изъявит подобное желание, то я непременно подумаю.

К моему облегчению, лица за столом расслабились – кажется, я не усугубила неловкость. А Вася вновь обрел способность говорить:

— Лидия Гавриловна, разумеется, это только шутка: Людмила Петровна вообще большая шутница.

Я перевела взгляд на Людмилу Петровну, глядящую на него мрачно и исподлобья, и тотчас уткнулась в свою тарелку.

Господи, куда я попала…

С трудом дождавшись окончания завтрака, я поспешила покинуть столовую. Но, нагнав у парадной лестницы, меня вдруг окликнул Вася:

— Лидия Гавриловна… – он замешкался и опустил глаза: - отец просил вас зайти к нему, он хочет поздороваться.

— Ему лучше? – воодушевленно уточнила я.

— Да-да, Лидушка, ему намного лучше!

Услышав наш разговор, из столовой выбежала Натали и, повиснув на плече брата, говорила громко и развязано. Ох, боюсь, когда мы вернемся в Смольный, Ольге Александровне придется заново учить мою подругу манерам.

— Спасибо, monsieur Эйвазов, я непременно загляну к нему, - пообещала я.

— Васенька, — продолжала Натали, обращаясь к брату, — я так плохо спала нынче, ты не знаешь, откуда в доме ребенок? Он плакал всю ночь непереставая!

От меня не укрылось, как Вася смутился и снова покраснел – с чего бы?

— Это… это ребенок Даши, нашей горничной. У него зубки режутся, должно быть, — и быстро сменил тему: — Лидия Гавриловна, отец очень просил вас зайти как можно скорее.

Потом поклонился – снова неловко – и ушел.

Я задумчиво посмотрела ему вслед, потом решительно отвернулась, твердя себе, что это не мое дело, и сказала Натали, что поднимусь к ее отцу прямо сейчас.

Глава VI

Спальня Максима Петровича утопала в полутьме. Окна были закрыты наглухо, слабый свет давали только несколько тускло чадящих свечей у изголовья кровати. Пахло застоявшимся воздухом, плавленым воском и, кажется, какими-то травами.

— Лизонька, ты? – хриплым голосом спросил Эйвазов, пытаясь приподняться.

— Нет, это Лиди, подруга Натали, — ответила я по-русски – медленно и с трудом подбирая слова.

— Ах, Лидия, здравствуйте. Подойдите ближе, я хочу посмотреть на вас.

Я покорно подошла к кровати, хотя и несколько робела. Я не любила, когда меня рассматривали вот так и, разумеется, делали какие-то выводы, исходя только из моей внешности. Я знала про себя, что особенной красотой не отличаюсь: среднего роста, достаточно стройна, с легкой походкой и ровной осанкой. Волосы у меня темные и густые, которые я обычно собирала в узел на затылке. Черты лица самые обыкновенные, ничем не примечательные. Четко очерченные брови и синие холодные глаза. Да, мне часто говорила, что глаза у меня очень красивы, но, право, я достаточно пожила, чтобы знать: когда во внешности девушки не видят ничего особенного, то хвалят глаза.

— Вы очень красивая молодая леди, — сказал Максим Петрович и жестом пригласил меня сесть в кресло подле него, а потом добавил, — настоящая русская красавица.

Мне стоило усилий, чтобы не показать, что слова «русская красавица» меня задели. Неужели мсье Эйвазов не знает, что я француженка?

— Спасибо, monsieur, — опускаясь на краешек кресла, только и сказала я.

Сам monsieur Эйвазов был довольно плох. Я не медик, конечно, но несколько месяцев назад нас, девочек из Смольного, приглашали помогать в один из Петербургских госпиталей – Натали уговорила участвовать и меня. Сама Натали, правда, в скором времени поубавила пыл: слишком это тяжелая была работа – как морально, так и физически. Мне же «повезло» обладать выносливостью и стойкой психикой, так что я посещала госпиталь вплоть до наших с Натали les vacances [6].

Так что сейчас, глядя на иссушенное с запавшими глазами лицо Максима Петровича, я не разделяла радости Натали – жизнь едва теплилась в нем, увы, осталось недолго…