Кризис разразился из-за министра иностранных дел Милюкова.
На Западном фронте шли тяжелейшие бои. Союзники России — Франция, Британия и Италия — истекали кровью. Страх перед тем, что революционный Петроград заключит сепаратный мир, и Германия с Австро-Венгрией перекинут миллионы солдат на западные театры войны, побуждали Париж, Лондон, Рим, а теперь еще и Вашингтон (к коалиции только что присоединилась Америка) оказывать на Временное правительство постоянное давление. В мемуарах Милюков рассказывает, что в первые же дни дал обещание «свято хранить связывающие нас с другими державами союзы и неуклонно исполнять заключенные с союзниками соглашения». Этой же линии держался он и в дальнейшем, хотя вся страна жаждала только одного: мира.
Проблема российских либералов, типичнейшим представителем которых являлся Павел Николаевич, заключалась в том, что им очень хотелось быть «настоящими европейцами», а в условиях войны это означало — сохранить хорошие отношения с Антантой, заслужить ее уважение и одобрение. Соблюдение союзнических обязательств, по убеждению Милюкова, было долгом порядочности. Но в революции ничего порядочного нет, и того, кто пытается плыть против течения, бурный поток выбрасывает на берег.
18 апреля министр Милюков отправил в Париж и Лондон депешу с уверениями о том, что слухи о сепаратном мире неверны и что в России усиливается «всенародное стремление довести мировую войну до победного конца». Во-первых, это совершенно не соответствовало действительности, а во-вторых (процитирую историка Роберта Сервиса), Милюков «проявил самоуверенную тупость, чрезмерную даже для профессора истории». Содержание ноты стало известно Петросовету, который только искал повода предъявить претензии Временному правительству, и разразилась буря.
Толпы революционных солдат, матросов и рабочих заполонили улицы. Демонстранты требовали отставки не только Милюкова, но и всего правительства.
Петроградским военным округом командовал генерал Корнилов, креатура военного министра Гучкова. Корнилов пользовался популярностью в войсках, имел достаточное количество верных частей и был готов навести порядок с использованием военной силы. Но если бы правительство либералов отдало приказ стрелять, оно перестало бы быть либеральным. Вместо этого князь Львов пошел на уступки: пожертвовал Милюковым и пригласил в правительство представителей Петросовета.
Новый состав кабинета, наскоро сформированного в начале мая, был коалиционный, либерально-социалистический, и тон теперь задавали социалисты, причем на первый план вышел Керенский, получивший портфель военного и морского министра.
На этом красивая «либеральная» фаза революции и закончилась. Теперь всё будет некрасиво — и чем дальше, тем некрасивей. Достигнув высшей точки, свобода превратилась в хаос и была обречена на постепенную деградацию.
Новые правители страны, умеренные социалисты, вовсе не собирались повернуть исторический процесс вспять, но у революции свои законы, с которыми стране предстояло познакомиться.
Непреложный закон всякой революции, произошедшей в стране, где средний класс малочислен или недостаточно силен, заключается в том, что слом прежней государственной машины к созданию демократической системы привести не может. Дело неизбежно заканчивается диктатурой.
В независимом суде, независимой прессе и независимой депутатской власти жизненно заинтересованы предприниматели, самодостаточные производители сельскохозяйственной продукции, образованные профессионалы — одним словом, люди, обладающие собственностью и зависящие от своей деятельности больше, чем от государства. Как мы видели по статистике, в России этот слой населения был немногочислен. Даже в мирное время — скажем, осенью 1905 года, в разгар всеобщей забастовки, или летом 1906 года, в период жесткой конфронтации Думы с правительством — если бы царизм не устоял, смена власти никак не могла бы превратить вчерашнюю самодержавную империю в европейскую демократию. При ослаблении центра сразу начались бы те же самые процессы: национально-освободительное движение в колониях, крестьянские волнения и заводские конфликты. Страна погрузилась бы в хаос и кому-то пришлось бы восстанавливать порядок силой оружия — либо под правым лозунгом «спасения отечества», либо под левым лозунгом «спасения революции». Альтернативой была бы новая Смута, с тотальным распадом страны на регионы, в каждом из которых шла бы борьба за власть.
Тем более благополучный исход (когда мирно выбирают парламент и разрешают все противоречия на его трибуне) был невозможен в 1917 году, в условиях тяжелейшей войны.
Демократии угрожают две опасности — справа и слева
Из хаоса, в который погрузилась революционная Россия, имелось только два выхода, и оба плохие. Либо крайне правый — с «белым» террором, либо крайне левый — с «красным». Восстановить хоть какое-то подобие порядка можно было лишь посредством жестких и даже жестоких мер, через насилие и страх. Ни либералы, пришедшие к власти в марте, ни умеренные социалисты, вошедшие в правительство в мае, выполнить эту задачу не могли.
Те, кто готов стрелять, всегда находятся. Но просто стрелять было бы недостаточно. Если бы Временное правительство перешло от увещеваний к решительным действиям, ему пришлось бы вешать рабочих на фонарях, убивать без суда и следствия мятежных солдат, заливать кровью крестьянские восстания по всей России и направлять карательные отряды во взбунтовавшиеся колонии. Это была бы не демократия, а протофашистская диктатура.
Из-за того, что в конце концов верх в политической борьбе одержали ультралевые экстремисты (большевики), почти все авторы, пишущие о событиях семнадцатого года, склонны недооценивать альтернативу — опасность справа. А она летом 1917 года выглядела реальней.
Левые тогда были разобщены, разделены на множество фракций, часть которых поддерживала Временное правительство, часть — Советы, где пока тоже верховодили умеренные. И все левые, даже самые неистовые ниспровергатели, были плохо организованы. Отряды рабочей самообороны и разложившиеся воинские части охотно митинговали, но были мало приспособлены к совместным действиям. Во время вышеописанного майского кризиса командующий столичным округом Корнилов, предлагая подавить беспорядки, заявил, что у него всего три с половиной тысячи надежных, дисциплинированных бойцов, но он без труда справится со стопятидесятитысячным петроградским гарнизоном. И справился бы. Однако Временное правительство испугалось кровопролития, а устраивать переворот генерал был не готов.
Антиреволюционный лагерь, никак себя не проявлявший на эйфорической стадии революции, сформировался как защитная реакция на анархию и распад. Идея правого переворота под лозунгом восстановления порядка приобретала всё большую поддержку в среде крупного капитала, испуганного рабочим движением, и офицерства, возмущенного развалом армии. Таким образом возник союз денежных людей с решительными людьми — для захвата власти вполне достаточно.
Перспектива правого путча стала реальной, когда из правительства (в мае) ушел деятельный Александр Гучков. Он утратил надежду на то, что эта «говорильня» сможет исправить ситуацию, и стал готовить заговор. «Уход от власти не означал для меня отказа от борьбы. Я только думал, что карта на центральное правительство бита», — объяснял впоследствии Александр Иванович. Он вернулся на должность председателя военно-промышленного комитета, позволявшую часто бывать на фронте, и стал собирать «здоровые элементы» — договариваться с генералами, которые в нужный момент, рассказывает Гучков, повели бы войска «в поход на Москву и Петербург».
Подготовка отставного военного министра к путчу не ограничивалась фронтовыми поездками, и Гучков в своих планах был не одинок.
Самый влиятельный и богатый из капиталистов Алексей Путилов тем временем создал «Общество экономического возрождения России», которое несмотря на безобидное название на самом деле аккумулировало средства для будущего путча и в короткое время собрало 4 миллиона рублей. Так что с финансами у заговорщиков проблем не было.