Читать интересную книгу Вираж (сборник) - Вадим Бусырев

Тоскливо прищурился Петруха на горизонт. Раскрыл глубокую внутреннюю печаль:

– Только сунул руку под юбку – и все уже при тебе. Тут, как тут.

Коллектив частично хмыкнул.

Приход трезво оценил душевные петрухины выкрутасы.

– Рановато тебя потянуло на женскую анатомию. Месяца еще нет. Как вышли из базы.

Он тоже швырнул окурок в бочку. Подитожил:

– Похмел, стало быть, выветрился после отхода напрочь. Это – хорошо. А мысли гинекологические появились – это хреново. Рановато. Кончай перекур – пошли пахать.

– Слово-то какое знает Приход-то, а? Умное и длинное, – Ввернул молодой матросик Шкертик. – Может Петруха о своем, о чистом, только сказать не умеет.

Все поплелись за боцманом. Дискуссия заглохла. Время для нее еще не пришло.

Мы лежали в дрейфе. На Мурманской банке. Глубина 60–80 метров. Конец августа. Обкатывали нашу обновку. Подарок, можно сказать. Точнее: обновка нас обкатывала.

«Америка России подарила параход…». Это из кинофильма «Волга-Волга». А нам кораблик подарил Рыбкин флот города Мурманска. Так, любя, кличут здесь весь Северный Мурманский Рыболовецкий.

Рыбы наша Родина всегда много ловила. Рыбаки делали это самозабвенно. По велению сердца. И Партии и Правительства. И захотели последние то же самое делать с нефтью и газом. На суше это творили вовсю и давно. А надо в морях и океанах.

Каспий – не в счет. Не те масштабы.

И погнали нас. Геологов и геофизиков. На просторы морские и океанские. Народ возрадовался. По аналогии с целиной и БАМ-ом.

Ступили на шельф. Красивое импортное слово. Прибрежная зона океана. Любого. Нас, естественно, занесло, для начала, на ближайший. На шельф Северного Ледовитого.

Северный Ледовитый океан! Истинно Русское название и Истинно Русский Океан.

2. Два слова о шельфе

Осенью 1972 года наш выпуск Ленинградского Горного института – отстрелялся. Закончили отдавать долг священный. Двухгодичный. Все оказались свободны, как птицы в полете. Или, как сопли. Нет. Пожалуй, всё же, как птицы. Был огромный замечательный выбор. Не было никакого даже подобия страха или мандража. Перед каким-нибудь «менеджером по персоналу». И слов-то таких б…х в жизни нашей не водилось.

Но, извините, отвлекаюсь. Отставить! Как ещё пять минут назад командовали нам. И, как командовали, мы сами.

И зашел я в тесную маленькую проходную Научно-Исследовательского института Геологии Арктики. На реке Мойке в городе Ленинграде. И толклись уже там коллеги мои, такие же отслужившие, в таком же восторженном парении.

Саня Васильев, по институту – Сашка-Маленький. Это в сравнении с дружком своим Сашкой-Большим. Неисправимый романтик. После зенитного дивизиона рванул сюда, на набережную Мойки, рядом с легендарной Новой Голландией, в «Севморгеологию». Только-только организованную. Чтоб махнуть на шельф, на этот. На Северный.

Занесло сюда и Хребтовича. Как всегда, хмуро и подозрительно взирал он на окружающий мир. Мир готов был в любой момент обь… егорить Хребётика. В чем он ни секунды не сомневался. Но и за ним бы не заржавело. Отслужил Хребтович в Сибири. В полку взвод сдавал на глазах другого нашего коллеги-двугодичника Вовки-Академика. Прозвище академное сам себе заслужил. Мы никто и не возражали. (Смотрите книжку «Круиз», если достанете. Раритет.)

Академик вспоминал со слезами виденное:

– Хребтович каждую недостающую портянку спиртом восполнял. Черный весь ходил. Ох, близко к сердцу принял службу лейтенантскую. Особенно расставание с ней, с родимой.

Помогал ли ему Академик считать портянки – тайной остаётся.

Сейчас Хребтович имел намерение осесть в Ленинграде. «Севморгео» казалось для этого базой подходящей. Смущала несколько клетушка-проходная, но…

Чего не увидишь по ветхим особнякам и даже подвалам Ленинграда? Половина всей геологии в них обитала. И по сю пору кое-где выживает. И нефть – газ открывала. Для тех, кто сейчас нынче у «кранов» стоит, между прочим.

Опять нас заносит. Назад. В те годы, в ту проходную…

А вот запахло в воздухе легким духом, не конкуренции, а чего-то вроде дурачества какого-то, что ли?

Появился Борька-Жучила.

Он своё, в армии, оттрубил ещё до института. На Новой Земле. Всего видал не по наслышке. И уже два годика после Горного в одном из геологических «подвалов» отгорбатил.

– Ты, чего же это, Жук, а? – заорали мы ему с Санькой. – Никак тоже решил в моря податься?

Хребтович скуксился ещё сильнее. Чай, одним претендентом больше.

А Сашка наоборот искренне возрадовался:

– А, правда, Жучила, давай, идем вместе бороздить океанские просторы. Становиться будем волками морскими. Просолимся все. А нефть откроем – ей пропахнем.

Сашку отличало ото всех нас, заземленных, восторженно-радостное и восприятие, и отражение среды окружающей. К примеру, в отличие от меня. Я б точно сказал не «пропахнем», а «провоняем».

А уж, тем более, по-другому взирал на бытиё Хребтович.

– Ага, – буркнул он, – чтоб задницы у всех с ног до головы покрылись ракушками. Мне и, на хрен-то, моря этого не больно-то и нужно. В Ленинграде желаю я, главное, окопаться. А тут, слышал я, говорят, в Мурманск блатуют всех ехать. Эт-то без меня в таком разе.

– О, Хребетик! – возликовал Санёк. – Я ехать согласный. Да, вот и Боб наверное тоже. Ты, нас пусти-ка вперёд пройти на беседу.

Хребтович совсем в кучку свел брови, нос, губищи. Всем своим видом, показывая:

«Ну, люди, ну…».

От него первого, кстати, в те времена я услышал философский жизненный постулат: «Весь мир-дерьмо, все люди-б… и». Теперь это стало расхожей банальной фразой. («Конкретной, реальной, в натуре»).

А на словах Юрок в корне пресёк все Санькины надежды на торжество и справедливость романтической песенной установки. Из полузабытого фильма по Виктору Конецкому: «Друг всегда уступить готов…».

Сказал Юрастик Сашке, как отрезал:

– Все хотят устроится.

Санька обескуражено воззрился на Хребта. Прожив с ним в одной комнате в общаге, без малого пять лет, не переставая удивлятся хребтовским закидонам, не потерял веры, что всё же: «Друг мой – третье моё плечо…».

Добродушно поехидничал:

– Да, брось, Юрок. Поедем, а? Там на первых порах общежитие дадут. Опять вместе покантуемся. Саньку-Большого из евонной Прибалтики вытащим. А ты нам девчушек портовых таскать будешь. Опыт-то не растерял, поди?

Мрачно в ответ промолчал Юрастик.

И радостно захихикал Жучила:

– Нет, братцы-кролики. Хоть и не шибко я сейчас цепляюсь за родной Питер, (может взаправду, а может привирал здесь Бориска, кокетничал), а проходил мимо просто случайно. Тут я уже намедни был. Для интересу. И беседу со мной вела Раиса, забыл отчество. Но очень-очень известная. В сих научных кругах. И понял я, что не подходим мы друг дружке. Имею в виду морскую геологию. Обьяснять не буду, могу запутаться. А вам советовал бы раздобыть фураги морские или бескозырки. И штаны закатать до колен.

Тут уж я глаза выпучил:

– Оппа-на! Это ещё зачем?

Хитрющий Жучила назидательно воздел палец указующий в потолок:

– Бескозырка-символ! Это значит: на любой посудине – в морскую геологию. А штаны до колен – на шельфе, стало быть, искать будешь. В прибрежной зоне. На мелководье.

Санька радостно заржал. Оценил.

Я сожалел, что Жучила по какой-то причине на шельф этот самый с нами, похоже, не рванется. И до сих пор сожалею. Точнее: сопливо ностальгирую. Как и обо всём, давненько минувшем.

Шлёпать по мурманскому прибрежному мелководью, закатав штанины, отправились мы с Санькой. За нефтью и газом. В те годы – для страны нашей.

А следы Хребтовича с той поры затерялись на просторах наших необъятных.

О чем тоже искренне сожалею. Где ты, Юрастик? Отзовись.

3. «Русское Чудо»

Боцманюга повёл своих на левый борт. К доре.

Перед выходом подогнали нам её. Такую здоровенную шаланду. Старпом где-то урвал, по случаю. Говорили, что за пузырь спирта. Стоял теперь довольный.

Глядел, как грузят её нам с буксира. Командовал. Мы с Витюхой тоже глазели.

– Почему – дора? – спросил Витька. – А, к примеру, не Сара. Или Роза.

– Была у меня Роза, – поддержал я Витюху, – с такими же обводами.

Попытался ручонками показать круглые бока. Не у меня, правда, да кто ж проверит.

Сенька, так старпома звали, не упустил случая:

– Это вам, зелёные сухопутные инженера (с ударением, конечно на «а»), не «кампания блатная, Марина, Роза, Рая,…». Це буде – поморский карбас.

На ём будете высаживаться на Ямал. Вскорости.

Задумался чего-то Сенька и закончил пространно:

– Как дойдём до него… Мы на нашем «Северочке».

– Я тоже сам мурманский, – насупился Витюша, естественно, обозвав себя, тоже с ударением на букву «а».

– А про «доров» чего-то не слыхивал, – дополнил он, для поддержания беседы.

Старпом прищурился одновременно и на Витька, и на погруженную шаланду:

– Это – не суть. Главное – она места эти лучше знает. Много походила по Северам. На ней сподручнее, на доре нашей.