Я не подняла головы, пока не услышала шум закрывающихся за ними дверей Академии.
И тогда я громко выдохнула.
— Зачем они это делают? — спросила Брук, как только мы отошли подальше от сияющей школы.
Её щеки горели, а в глазах блестели подступившие слезы.
Она подошла поближе, пальцы обвились вокруг моей руки.
— Ну что мы им такого сделали?
Арон выглядел таким же потрясённым. — Хотел бы я знать, что они говорят о нас.
Произнес он устало, слегка покачав головой.
Я только пожала плечами.
Это все, что я могла сделать.
Я ни за что не смогла бы признаться им, о чем говорили Сидни и Вероника.
Мы подошли к своей школе, которая была куда менее величественная и отполированная, чем Академия.
Старое кирпичное здание, причем совсем не тот привлекающий взгляд кирпич, из которого бывают построены исторические здания, а крошащийся, выглядищий так, будто может рухнуть в любой момент.
У нас не было суперовской униформы и даже названия, как у Академии, нас знали как просто Школу 33.
Но, тем не менее, мы не жаловались.
Это была школа, и нам было позволено её посещать.
И её пока ещё не закрыли, несмотря на борьбу, происходившую в нашей стране.
За это нужно было быть благодарным.
В жизни были вещи похуже, чем посещение школы для Торговцев.
Как, например, непосещение никакой школы вообще.
Прозвенел утренний звонок, и каждый ученик класса встал, так же, как и каждый другой учащийся в каждой другой школе по всей стране.
В унисон, мы подняли правые руки, наши локти согнуты, кулаки подняты к небу, и, единственный раз за всё время, пока идут занятия, произнесли на Англайском.
Это была Клятва Королеве: “Моё дыхание-это моя клятва поклоняться моей королеве больше всех остальных.
Моё дыхание-это моя клятва подчиняться законам моей страны.
Моё дыхание-это моя клятва чтить моих властителей.
Моё дыхание-это моя клятва способствовать развитию моего класса.
Моё дыхание-это моя клятва докладывать обо всех, кто может навредить моей королеве и стране.
Клянусь, как дышу.
Я не часто прислушивалась к словам Клятвы.
Просто произносила, позволяя им небрежно слетать с моих губ.
Спустя годы повторений, они стали второй натурой, практически так же, как дыхание.
Но сегодня, быть может в первый раз, я по-настоящему услышала их.
Я обратила внимание на слова, которые мы произносили особенно четко-поклоняться, повиноваться, чтить, способствовать, докладывать.
В голове перечислила очередность важности: королева, затем страна, класс.
Клятва была командой и обещанием, так королева требовала, чтоб мы защищали её и наш образ жизни.
Я обвела взглядом ребят вокруг себя, моих одноклассников.
Увидела одежду всех оттенков серого, голубого, коричневого и черного.
Цвета рабочего класса.
Утилитарные цвета.
Ткани и фактуры практичные — хлопок, шерсть, даже парусина — надежные и не маркие.
Мне не нужно было даже видеть, чтоб знать, что каждый ученик в классе стоит вытянувшись, подбородки вздернуты кверху.
Это было то, что наши родители и учителя закладывали в нас каждый день, день ото дня, чтобы гордиться, кем мы стали.
Хотела бы я знать, зачем мы были рождены классом Торговцев.
Почему мы были лучше, чем кто-то, но при этом не так хороши, как другие.
Но ответ мне известен — дело не в нас.
Это просто судьба.
Если бы наши родители были из класса Обслуги, мы бы не посещали занятия сегодня.
А если бы они были Консульскими предками, мы бы взбирались по сверкающим ступеням Академии.
Преподаватель прочистил горло, и я подскочила, осознавая, что Клятва окончена, а мой кулак — единственный — всё ещё поднят вверх.
Мое лицо покраснел под взглядами сорока пяти детей, рожденных торговцами, которые делили этот час со мной. Я сбросила кулак, крепко прижимая его к боку, и села на своё место.
Рядом с собой увидела улыбающуюся Брук.
Я хмуро посмотрела на неё, но она знала, что на самом деле я не злюсь, и её улыбка стала только шире.
— Ты уже слышала? — низким шепотом произнес Арон, когда я присоединилась к нему во внутреннем дворике во время ланча.
В школе говорить на другом языке, кроме Парсонского, нам было разрешено только во время Клятвы.
Так что Арону не нужно было вдаваться в подробности.
Конечно, я уже слышала последнюю сплетню.
Придвинувшись поближе к нему на каменной скамейке, я тоже понизила голос.
— А ты не знаешь, они схватили всю её семью? Её родителей, братьев, сестер?
К нам присоединилась Брук и тут же, по приглушенному тону, по тому, как нервно стреляли наши глаза, всматриваясь в каждого, и не доверяя никому, она поняла. о чём мы говорим.
— Шайенн? — спросила она полушепотом.
Я открыла свою сумку для книг и дала Брук ланч, который моя мама приготовила для неё, так же, как и каждый другой день с тех пор, как мама Брук умерла.
Она села по другую сторону от Арена, наши три головы близко склонились.
Арен кивнул, встретившись сначала глазами со мной, а потом с ней.
— Я слышала, что они пришли ночью и забрали только её.
Её удерживают во дворце чтобы задать несколько вопросов, но выглядит это плоховато.
Говорят, на этот раз есть настоящее доказательство.
Мы замолчали и сели ровнее, завидев паренька помладше, который прошел наискось по траве, собирая мусор по пути.
Он ни с кем не заговорил, просто медленно, методично передвигался, занимаясь своим делом.
Как член класса Обслуги, он знал лишь один язык — Англайский.
Таким образом, в стенах нашей школы — за исключением времени Клятвы — ему не позволено было говорить.
Он просто смотрел вниз, собирая отбросы.
Он уже был старше, чем Анджелина — шесть, может, семь — с непослушными волосами и мозолями на грязных босых ногах.
Голова его была опущена, и цвет глаз я видеть не могла.
Он остановился рядом, ожидая увидеть, нет ли у нас мусора, который он должен подобрать.
Я взяла свой ланч и достала печенье, которое испекла мама.
Осторожно показала печенье мальчику. убедившись что никто другой не заметил.
Я подняла глаза, надеясь, что он он посмотрит на меня. Но нет.
Когда он приблизился, я придвинула печенье к нему. Так же, как отдала бы ему мусор, оставшийся от ланча.
Любой, кто мог видеть, ничего не заподозрил бы.
Мальчик взял печенье, таким же привычным жестом, как он подбирал ежедневно мусор. А я, ожидала увидеть взволнованность или благодарность, но не получила ничего.
Выражение его лица оставалось пустым, глаза отведены в сторону.