Я окинула взглядом на море уставших лиц, заполнивших рынок, и увидела Арона, смотревшего на меня.
Я прищурила глаза от яркого света и лукавая улыбка тронула уголки губ.
“Твой отец — задница,” — пробормотала я.
Даже при том, что он не мог услышать моих слов, он понял их значение и усмехнулся мне, копна волос цвета песка пошевелилась на его голове.
— Я знаю, — прошептал он. Глубокая ямка проложила путь через его левую щеку.
Его теплые золотые глаза искрились.
Мать толкнула меня своим локтем под ребра.
— Я все видела, юная леди. Следи за языком.
Я вздохнула, отворачиваясь от Арона.
— Не волнуйся, я всегда слежу за языком.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Я не желаю слышать от тебя подобных разговоров, особенно в присутствие твоей сестры. Ты выше этого.
Я шагнула внутрь, укрываясь от палящего утреннего солнца.
Моя младшая сестренка сидела за одним из пустых столов, ее ноги раскачивались вперед-назад, когда кивала головой и претворялась, будто кормит потрепанную куклу на столе напротив себя.
— Во-первых, она этого не слышала, — возразила я. — Никто не слышал. И, по-видимому, я не выше этого. — Я вскинула брови, поскольку моя мама вернулась к протиранию столов. — Кроме того, он — осел.
— Чарлина Харт! — голос моей мамы и ее слова превратились в горловое паршоновское ворчание, как это всегда происходило, когда она теряла терпение по отношению ко мне.
Она потянулась и шлепнула меня полотенцем по ноге.
— Ей четыре, и у нее нет проблем со слухом! — Она бросила взгляд на мою сестру, чьи серебристые светлые волосы светились в солнечном свете, проникающем сквозь окно.
Анжелина даже не посмотрела; она уже привыкла к моим выражениям.
— Может быть, когда Анжелина подрастет и пойдет в школу, она научится вести себя лучше, чем ты.
Я ощетинилась в ответ на слова моей матери.
Я ненавидела, когда она говорила подобные вещи. Мы обе знали, что Анжелина не будет ходить в школу.
До тех пор, пока она не обретет голос, ей не разрешат посещать занятия.
Но вместо того, чтобы спорить, я сухо пожала плечами.
— Как ты сказала, ей всего четыре, — ответила я на англайском.
— Уходи, пока не опоздала. И не забудь: нам нужно, чтобы ты поработала после школы, так что домой не иди.
Она сказала это так, будто это было чем-то необычным.
Я работала после школы каждый день.
— Ах, да, убедись, что Арон пойдет с тобой. В городе очень много новых людей, и мне было бы спокойнее, если бы вы держались вместе.
Я запихнула школьные учебники в старенький ранец, прежде чем плюхнуться перед Анжелиной, которая тихо играла со своей куколкой. Я поцеловала ее в щеку, потихоньку сунув леденец в уже и без того липкую ладошку.
— Не говори маме, — прошептала я ей на ухом, убирая в сторону локоны волос, щекотавшие мне нос, — или я больше не смогу для тебя ничего утащить.
— Хорошо?
Моя сестра закивала, глядя голубые доверчивыми глазами. Но ничего не сказала.
Она никогда ничего не говорила.
перед уходом мама остановила меня.
— Чарлина, твой Паспорт с тобой, не так ли? — это был лишний вопрос, но она ежедневно задавала его. Каждый раз, когда я была вне ее поле зрения.
Я затянула кожаный ремешок вокруг шеи, выставляя удостоверение личности, спрятанное под рубашкой.
Пластик был таким же теплым и привычным, как моя собственная кожа.
Затем я подмигнула Анжелине, в последний раз напоминая ей о нашем секрете, прежде чем выскочить за дверь на переполненные улицы.
Я подняла руку над головой и помахала Арону, пока проходила мимо магазина его отца, давая ему понять, что он должен встретить меня на нашем обычном месте: площади по другую сторону от рынка.
Я прокладывала себе путь сквозь толпу, вспоминая времена, до угрозы новой революции, когда улицы еще не были столь переполненными, когда рынок был просто местом торговли, наполненным ароматами копченого мяса, изделий из кожи, мыла и масел.
Эти ароматы все еще были здесь, но теперь к ним примешивались запахи немытых тел и отчаяния, поскольку рынок стал убежищем для ненужных стране бедных душ Обслуживающего класса, которых вышвырнули из их домов, когда торговые пути были отрезаны силами повстанцев.
Когда те, которым они служили, больше не смогли себе позволить содержать их.
Они стекались в наш город из-за обещаний еды, воды и медицинской помощи.
Однако, едва ли мы могли приютить их.
Монотонный голос, звучащий из громкоговорителей над нашими головами, был настолько привычен, что я могла бы и не обратить внимание, если бы выбор времени не был столь странным: “ВСЕ НЕЗАРЕГИСТРИРОВАННЫЕ ИММИГРАНТЫ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ В ЗАЛЕ КАПИТОЛИЯ”.
Я сжала ремень на своей сумке и пока протискивалась сквозь толпу, держала голову низко опущенной.
Когда, наконец, я покинула поток тел, то увидела ожидаюущего меня Арона, уже стоящего перед фонтаном на площади.
Для него это всегда было соревнованием.
— Забудь, — пробормотала я, неспособная удержать усмешку на губах, вручая ему свой ранец.
— Я отказываюсь об этом говорить.
Он взял мою тяжелую ношу без возражений, широко улыбаясь.
— Хорошо, Чарли, я сам скажу: я выиграл.
Тогда он полез в свой рюкзак, который был перекинут через плечо.
Позади нас мелодично журчала вода в фонтане.
— Вот, — сказал он, протягивая мне сверток мягкой черной ткани. — Я принес тебе. Это шелк.
Я вздохнула, когда мои пальцы прошлись по мягкому материалу.
Это не походило ни на что, к чему я когда-либо прикасалась прежде.
Шелк, повторила я мысленно.
Мне было знакомо это слово, но саму ткань же я никогда не видела.
Я сжимала ее в руке, потирала кончиками пальцев, восхищаясь тем, что она была практически прозрачной, и тем, как солнце отражается от нее.
Затем я повернулась к Арону, почти прошептав.
— Это слишком.
Я попыталась вернуть ему ткань.
С усмешкой, он оттолкнул мою руку.
— Да Бога ради, мой отец собирался выбросить её на помойку. Ты маленькая, можешь сшить себе новое платье или что-то еще.
Я взглянула на свои потертые сапоги и серое ситцевое платье, которое было надето на мне — простое и свободное, как мешок.
Я попыталась представить себе, какое ощущение может вызвать эта ткань от соприкосновения с кожей: думаю, как вода, прохладное и скользкое.
Когда прибыла Бруклин, она бросила рюкзак к ногам Арона.
Как обычно она не сказала ни “Доброе утро” ни “Пожалуйста, не мог бы ты?”, но Арон потянулся за ее рюкзаком.
В отличии от отца, в Ароне не было ничего плохого.