— Если вам что-нибудь нужно, говорите сразу. Мы не можем задерживаться, у детей экскурсия.
При последних словах женщина скосила глаза на окна, и я догадался, что грохочущий голос — это, по-видимому, перевод ее мурлыканья-мяуканья. И тоже посмотрел на окна и не понял, о каких детях речь: в гусенице-поезде сидели совершенно взрослые существа, у некоторых были даже бородки.
— Экскурсия! — ахнула Пандия. — А можно с вами?
— Садитесь.
— Подождите минуточку, я только переоденусь.
— Не разрешаю! — хмуро сказал я, лихорадочно соображая, правильно ли делаю, запрещая ей отправиться на эту экскурсию. Пандия наверняка собирается надеть скафандр, а это значит, и я, оставаясь здесь, увижу и услышу все, что будет видеть и слышать она. И потеряться в скафандре невозможно, поскольку в нем имеются все системы связи. К тому же и в инструкции сказано, что доброжелательность при контакте следует поддерживать в тот самый момент, как она наметилась.
Я знал, что Пандия не упустит случая ответить мне что-либо в своем духе. Но она не успела ничего сказать, как загремел динамик, оглушил:
— Сборы не нужны. Мы скоро вернемся, и вы опять будете дома. Хотите ехать — садитесь. Мы не можем ждать.
Женщина, все такая же холодно-безразличная, почти надменная, как светская дама из древних романов, повернулась и направилась к входу в свою гусеницу. А Пандия, растерянно оглядываясь на меня, засеменила за ней.
— Вы ведь женщина, вы должны понимать, что мне надо одеться. Там же мужчины…
— Там только дети…
— Пандия! — крикнул я, не зная, что предпринять.
Она отмахнулась и через мгновение исчезла в темном прямоугольнике двери. Сердце мое сжалось. Мне вдруг показалось, что я больше никогда не увижу ее.
— Пандия! — не помня себя, закричал я и, забыв обо всех инструкциях, кинулся следом.
Дверь плотоядно чмокнула, словно захлопнулись челюсти.
Внутри было светло, но свет падал не только через окна, а струился, казалось, со всех сторон. Два десятка далеко не молодых людей без всякого интереса рассматривали нас, иные зевали, сонно жмуря глаза.
— Здравствуйте! — сказала Пандия.
Никто ей не ответил.
Женщина что-то мяукнула, и по рядам кресел пронесся то ли ропот, то ли какой-то шорох.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — прогремел все тот же металлический голос. — Я сказала детям: невежливо не отвечать на приветствие, даже если вы все знаете о людях. И вот они исправляют свою оплошность, здороваются с вами. А теперь садитесь и молчите. На экскурсии не разговаривают друг с другом, на экскурсии познают, беседуя сами с собой.
Пандия сразу поскучнела: не разговаривать, когда ничего вокруг не понятно, было выше ее сил. Почему, например, эта странная женщина называет взрослых людей детьми? Как это "познавать, беседуя сам с собой"? Впрочем, последнее могло означать просто — «мыслить». Смотреть по сторонам и думать, обдумывать увиденное и таким образом учиться…
За окнами побежали назад кусты и поля, но ни шума, ни вибрации, ни каких-либо толчков, свойственных всякому движению, не было. Словно гусеница продолжала стоять на месте, а все окружающее само собой начало двигаться. Тысячи гибких ножек, на которые опирался этот удивительный вагон, работали безупречно.
Вскоре и сверкающие овалы нашего разведочного катера, и угловатые, похожие на жуков зонды исчезли вдали. Но не было тревожного чувства, какое нередко приходило на других планетах во время экспедиционных отлучек. Словно все происходило дома, на Земле, и это была привычная поездка по знакомым, много раз изъезженным дорогам.
Ничего не менялось за окнами — все те же поля, кусты, странно круглые, похожие на холмики перелески, прозрачные, состоящие из низкорослых, хилых на вид деревьев. Потом потянулся берег реки, широкой и полноводной, потом показались острые изломы скал. Но все это было не то, чего мы ждали. Мы рассчитывали увидеть города Пандоры, неведомые технические сооружения аборигенов, не просто катающихся, как наши соседи в гусенице-вагоне, а занятых делом, работающих. Ведь по деяниям легче всего судить об образе жизни, да и образе мыслей тоже.
Сидя в своем удивительно удобном, почти совсем не ощущаемом кресле, я с интересом оглядывался на сидящих рядом экскурсантов и не видел в их сощуренных, словно в дремоте, глазах никакого интереса к окружающему. Казалось, они уже тысячу раз видели все эти леса и горы. Тут еще можно было понять молчаливых аборигенов. Но почему им безразличны мы? Ведь женщина-экскурсовод ясно дала понять, что они знают о нашем прилете из космоса. Да если бы к нам, на Землю, заявился хотя бы один инопланетянин!.. Даже представить трудно, что было бы. Люди перестали бы работать, гулять, ходить в гости, сутками просиживали бы у телевизоров в ожидании хоть каких-нибудь подробностей о существе, "свалившемся с неба", тысячами осаждали бы всякое место, где объявится инопланетянин, в надежде, если не поговорить с ним, то хотя бы увидеть и услышать его. А тут!.. Какая-то цивилизация мертвецов…
Я поежился от этой мысли. Вспомнилась давно позабытая детская сказка, где по ночам мертвые выходили из могил и бродили молчаливыми толпами, пугая людей. Мелькнуло шальное: уж не попали ли мы на тот свет? Я испуганно оглянулся и в глазах Пандии тоже увидел испуг: видно, и ее донимали страшные мысли. Она-то со своей обостренностью чувствования, пожалуй, раньше меня должна была испугаться.
А вокруг была тишина, не нарушаемая ничем, и от этой тишины, от безмолвного движения за окнами, от пустых, ничего не выражающих глаз всех этих существ становилось не по себе.
"Ты же разведчик, — кольнул я себя ехидной мыслью. — Дело разведчика не только прорываться туда, где никто не бывал, но находить выход из любых положений".
Я посмотрел на женщину-экокурсовода. Она сидела неподвижно, с высоко поднятой, чуть откинутой головой, отчего ее пушистые волосы стлались по подлокотнику кресла. Мне показалось, что она к чему-то прислушивается.
— Можно спросить? — прошептал я.
Большие раскосые глаза ее округлились, губы сложились в трубочку и послышался тихий, довольно мелодичный свист.
— Тс-с, не мешайте детям думать! — громыхнул над головой металлический голос переводчика.
Я тотчас ухватился за возможность задать новый вопрос:
— Какие же они дети?..
Женщина повернулась, показала мне, как надо сесть. Я последовал ее примеру, прижался ухом к спинке кресла и сразу услышал тот же голос, но уже тихий, словно бы доверительный:
— Да, они еще дети. Им нет и сорока лет.
Мне стало не по себе. Мой сорокалетний юбилей отмечался как раз перед этой экспедицией. Тогда товарищи говорили, что я давным-давно созрел не только для героических подвигов в космосе, но даже и для семейной жизни. А я краснел как мальчишка, пряча глаза от Пандии, присутствовавшей на юбилее, которая почему-то и не думала краснеть, хотя отлично знала, что и в ее огород этот камешек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});